Катарсис (СИ) - Аверин Евгений Анатольевич

А я вот загрустил. Ее предчувствия передались мне. Тогда решил сосредоточиться на текущих делах. Нужно было наличные получить для расчета с народом. Сначала думал съездить в Питер, проведать Алену, взять денег у Веретенникова, а заодно проверить дела в компаниях, но сроки поджимали. И я решил, что Москва ближе, чем Питер. К тому же и половина лимита денег не выбрана.

Поехали мы с Игнатом вдвоем на станционных лошадках в древнюю столицу. Когда-то берем почтовых, что дорого, а где-то договариваемся с ямщиком. Из вещей у нас один мой саквояж, да сумка переметная у Игната, которая нелепо смотрится вместе с дорогим сюртуком и цилиндром.

По своей территории ехать удобно. Там мигнут, здесь доложатся. Но Москва недалеко.

Задерживаться не планировалось. Остановились на постоялом дворе. Вполне приличный хозяин и половые. Утром накормили рябчиками и куском поросенка. Напились чаю со сливками. Половой поймал нам извозчика.

Утренняя Москва имеет свое обаяние. Булочники и молочники кричат. Копыта стучат по мостовой. Воздух чистый.

Без всяких проволочек я деньги получил лично в кабинете директора, пока пил с ним кофий. Раскланялись и с тяжелым саквояжем двинулись искать ямщика. Игнат настаивал на ночевке в гостинице или доходном доме. Я решил, что лучше остановиться поближе к дому. Успели бы за остаток дня добраться поближе к трактиру Алексея-старообрядца.

В Москве тысяча восемьсот двадцать седьмого года около трехсот тысяч жителей. Но не следует думать, что это маленький город. Он силен пригородами, как и Мереславль. Население Мереславской губернии по переписи одна тысяча семьсот девяносто девятого года такое же, как в две тысячи двадцатом. Тот же миллион двести тысяч человек. Только распределены они не так. Сейчас большая часть живет не в городах, а в окрестных деревнях. Буквально, в шаговой доступности. Город, это просто офис, где сидит начальство, продают товары. А деревни, это спальные районы, производственная база. Если город не рядом, то села играют роль перевалочных пунктов для товаров и рабочей силы. В них, чтоб далеко не ходить, строят заводы и фабрики. Там же, рядом с цехами, живут купцы-заводчики.

Довольно скоро мы наняли пролетку до первой загородной станции. Остался позади деловой центр. Потянулись окраины. Громким цоконьем оглашаем узкие мощеные улочки. Я уже предвкушал наслаждение летней природой и крынкой свежего молока на станции, как лошади дернулись.

Мы резко встали в конце какой-то узкой темной улочки со стертыми камнями мостовой. Все произошло в две секунды. На узде висел бородатый оборванный мужик. Ямщик наш закрыл голову руками и вжался в колени. С обеих сторон к нам бежали еще четверо. Ближайший, огромный чернобородый мужик, с перекошенным лицом и безумными глазамиподнял кистень.

Я даже на Игната не посмотрел. Нырок руками в ступени и далее на землю. Над головой полетели щепки от пролетки. С собой только нож и пистолет Эгга с двумя вертикальными стволами. Но его еще достать надо. Не успею, следующий удар будет точным. Куда бы он не пришелся, кистень-это не шутки. Ногу или руку сломает на раз.

Лежа на боку я пнул по босой ноге. Мужик не упал, но удар снова попал в пролетку и был тише. Я разглядел за босыми огромными ступнями чьи-то начищенные сапоги. И перекатился глубже под днище. Краем глаза отметил, что Игнат рубится с двумя. Один уже лежит и смотрит на меня неживым глазом.

Я выдернул пистолет. Услышав щелчок взводимого курка, кто-то шикнул. Замелькали сапоги и мой саквояж с деньгами, удаляясь в сторону подворотни.

Расстояние до сапогов уже семь метров. Я перевернулся на спину из-под пролетки и снизу вверх выстрелил в огромного мужика. Тот мелко засеменил ногами назад, но не упал. Я перевернулся на живот и пустил пулю между лопаток убегавшему. Обладатель сапог упал, вытянув руки с саквояжем вперед.

К моему удивлению, здоровяк пришел в себя. Я крутанулся на бок и за колесо. Кистень выломил несколько спиц. Рука выдернула нож. Как тюлень, я рывком на животе перескочил на другую сторону и поднялся за спиной Игната. Он сдерживал левой рукой одного, который двумя руками тянулся к горлу, а правой с кинжалом умудрялся отбиваться от топора.

Я обернулся. Здоровяк лез за мной верхом. На рубахе расползалось маслянистое бордовое пятно. Он поставил ногу на порожек и оперся руками на пролетку, наклонившись вперед. Я ударил ножом в основание шеи. Лезвие ушло за грудину. Мужик выпучил глаза, дернулся назад и осел наземь. Рукоять, которую я держал прямым хватом, вылетела из руки. Я развернулся к спине Игната. Где он носит пистолеты, для меня не секрет. Правой рукой выдернул хауду у него из-за пояса, левой взвел курок и тут же, не поднимая, выстрелил из— под полы его сюртука в живот бандита с топором. Взвел второй курок. Перенес ствол поверх протянутых рук и упер в раскрытый рот и пустые глаза. Грохнул выстрел. Тело без половины черепа отбросило наземь. За глухим стуком наступила звенящая тишина. Бело-сизый дым рассеивался.

Мы сидим на земле, упершись спинами на колесо. Лошади с обрывками упряжи бродят поодаль через пару домов. Ямщик мелко крестится и весь погружен в себя.

— Старый я стал, — винится Игнат, — и глупый. Ты на меня надеешься. А оно вона как вышло.

— Да уж как-то вышло, — тру я лицо ладонью и встаю, — живы, и Слава Богу.

— Знал же, что за деньгами едем. Надо было пару человек взять. Так смело не пошли бы.

— Что деньги? Вон, валяются, — я подхожу к трупу в сапогах и поднимаю саквояж, — мы оба хороши, расслабились на домашних пирожках. А тут прямо Чикаго. Вставай, сейчас народу набежит.

И точно. Любопытство взяло верх над страхом, и народ вылез из подворотен. Какая-то баба запричитала: «Ой, что это деется. Убили!».

— Дай-ка ей в морду, — распорядился я, — где полиция?

— Чичас придет, — ответил дворник, испуганно озираясь на заткнувшуюся тетку.

И точно, не спеша приближался городовой с роскошными усами, как у Бармалея. По бокам семенили два подручных в гражданской одежде. «Не повернув головы кочан», он подошел к трупу в сапогах.

— Ох, отбегался Ванька, — первое, что сказал он, — кто это его так?

— Да вот, их благородие сподобился, — угодливо доложил дворник.

— С кем имею честь? — Определил он во мне главного.

— Граф Зарайский-Андский, — представился я, — по банковским делам приезжал.

— Граф? Вот как?

Ответить я не успел. Подкатила коляска. Выпрыгнул квартальный надзиратель с такими же усами, но лицом шире. Городовой доложил обстановку.

— Говорите, граф? И какие же банковские дела привели вас в такой закоулок?

— Обычные. Получил деньги в Государственном банке, возвращался домой.

— И много ли везете?

— Двести тысяч, — открыл я саквояж, — на текущие расходы.

Квартальный шепнул агенту, и тот на той же коляске скрылся.

— Необходимо опросить вас и вашего спутника по поводу сего прискорбного случая.

— Опрашивайте.

— Пройдемте в околоток.

На коляске нас доставили к серому зданию с двумя фальшивыми колоннами. Далеко ехать не пришлось. Внутри прохладно и пахнет кислым. Нас усадили на стулья в тесной комнатке, ничем от провинциальныхоперских кабинетов моего времени не отличавшейся. Та же беднота, прокуренные стены и бумаги на столе. Пятнадцать минут прошли в ожидании и молчании.

Тут подбежал агент с раскрасневшимся лицом и горячо зашептал в ухо квартальному. По мере понимания услышанного, то выпрямлялся, а затем и вовсе вытянулся во фрунт.

— Ваше Сиятельство, разрешите доложить, квартальный надзиратель Иванов проводит следственные действия для разъяснения обстоятельств вашего ограбления.

— Вольно, квартальный надзиратель. И как, получается проводить?

— С нашим превеликим старанием и радением по каждому случаю.

— И что, стало меньше ограблений?

— Никак нет. Воруют, подлецы.

Я рассказал, как было дело. Поговорили почти приятельски. Дал квартальному сто рублей, а городовому четвертной на усиление борьбы с преступностью. Выяснилось, что напала на нас шайка Ваньки Муромского. И вся она осталась на мостовой к общему удовлетворению. Читал я когда-то записки Гиляровского. И многие статьи по истории полиции. А теперь своими глазами вижу, что не только в Суличе или Костроме плохо с полицией. Ее почти нигде нет. Беды все те же. Денег платят мало, взятки дают все и всем, так принято испокон веков. Всплыла фраза, не помню каким губернатором сказанная во время визита цесаревича Александра в Углич. Его там, кроме толпы народа и самого губернатора, никто не встречал. Толпу никто не разгонял, оцепления не было. Оказалось, что на весь город только два полицейских чина имеется. А на сетования цесаревича по этому поводу был ответ: «Полиция в России имеет значение чисто символическое; она ничего не охраняет, потому что не может ничего охранять: она существует лишь для свидетельствования о силе русского Бога над Россией и каждым ее уголком».