Последняя буфетчица «Зарайска» - Станислав Гагарин

— Он самый.

— Третий день нас не забывают. Позавчера был мой день, вечером они пришли. Танцевали всю дорогу. Хорошая такая пара. А вчера я Шурку подменила. Опять были. И вот сегодня. Женился он недавно, что ли? Подружек во Владике только на раз в харчевню водят. Потом не треба.

— Какой «женился»! — воскликнула в сердцах Петровна, и Наталья недоуменно посмотрела на подругу: ей-то какая с этого страсть? — Дневальная это наша, Танька Ежова. Студентка…

Наталья захохотала, и Петровна неприязненно глянула на нее, что тут смешного?

— Ой, не могу! — заливалась меж тем подружка. — За молодоженов приняла! Понятное дело: на студентку времени побольше надо. Вот он и вьется, таранит девку, будто щур на бедную пчелку идет. Лихой у тебя чиф, Вероника, лихой!

4

Вечером Петровне на «Зарайске» делать нечего, командиры, кроме вахтенных штурмана да механика, ужинают дома, а вот на судно буфетчица подалась.

Она сидела в каюте, не зажигая света, узкий диванчик был неудобен. Петровна раздумывала уже, не лечь ли в койку, и тут застучали каблучки, дверь каюты распахнулась, загорелся свет, и Татьяна застыла, удивленная, на пороге.

— Вера Петровна! — воскликнула она. В голосе ее явственно прорезалось смущение. — А разве вы… Я думала…

— Я тоже думала, — сухо заговорила буфетчица, — и решила, что ты, милая моя, на крючок угодила. Вот и сижу здесь, тебя дожидаючи. Старпом, небось, следом идет? Задержался на причале, сказал, что швартовые концы осмотрит — это он для того, чтоб вахтенный у трапа вас вместе не видел. Тебе же велел прийти в его каюту через полчаса, вместе слушать новые записи на японском маге. Так?

— Так, — растерянно проговорила Таня. — Только он про марки говорил, сингапурские. А музыка — для фона… А вы откуда все знаете?!

— Девочка, — горько усмехнулась Петровна, — я и не то еще знаю… А вот тебе это знать рановато. Ты ведь не за этим ехала сюда. Таких, как наш чиф, и на Урале хватает, разве что должности у них не морские. Да и не в должности, в ихнем мужичьем стремлении суть. Сначала «Арагви», потом уютная каюта с музыкой — и поехала ты, милая, восвояси к родной мамочке. Мать-то тебя примет с пацаном?

— Вера Петровна! — воскликнула Таня, округлив глаза, — да что вы говорите?!

— То и говорю, что от этих сингапурских марок дети бывают… Али тебе невдомек? Странно. Я слыхала, что теперь вы молодые и не такое знаете. Вон наш третий штурман, тот утверждает, что вся любовь в этой самой, как ее… Да! В технике сексуальной! А ты как думаешь?

Таня закрыла лицо руками и села на краешек койки.

Она плакала.

Вера Петровна почувствовала, как скребнуло ее. Зря, поди, так напустилась на девку, хотя…

Она поднялась с дивана, подошла к Ежовой, положила ладонь на голову, взъерошила слегка волосы.

— Не сердись, — сказала буфетчица, — я знаю, что говорю. Мужчины народ неплохой, не думай, что к ним отношусь так злобно. Мне — только хорошие попадались… А вот на морских женщин, на тебя и меня, смотрят они особыми глазами. Доступнее мы им кажемся, что ли. А Валерий Павлович еще и женат. Правда, слыхала я, что злюка она у него и стерва. Наш Владик — большая деревня, а вы со старпомом три дня подряд в одном кабаке сидите… Ни в чем я тебя упрекнуть не могу, Татьяна. И дело вроде не мое. Только скандал, какой жена Черноморцева вам закатит, может и до Свердловска домчаться. И вообще — зачем тебе все это?

— Он на развод подал… — всхлипывая, проговорила девушка.

— Да ты что?! — воскликнула Петровна. — Никак замуж за него собралась?

Татьяна отчаянно замотала головой.

— Что вы? Я просто так… Человек интересный, видел много.

Вера Петровна облегченно вздохнула.

— Ну, тогда ладно, — сказала она. — Утешила… Учиться тебе, дурочке надо. Ты и сюда-то зря приехала. Жизнь постигать… Постигнешь ты ее среди грязных тарелок. Да… Вот что, Татьяна. В каюту к нему не ходи. Увидит тебя кто — пиши пропало. Ярлык наклеют — не отодрать, хоть вы там марками занимаетесь или другим каким хобби. Сама схожу. Мол, заболела ты, пусть не ждет. А то, что он видел много… Ладно, я не меньше старпома мир знаю. Ночевать здесь останусь, готовься ночь напролет слушать.

Она постучала в дверь.

— Come in! — послышался голос старпома. — Come in, my dear girl!

«Ишь ты, — подумала Петровна, — уже и девочка, и дорогая…»

Она едва не прыснула, представив, какая будет сейчас физиономия у старпома, и вошла в каюту.

Черноморцев стоял к ней спиной. Он доставал из раскрытого бара рюмки.

— Располагайся, Таня, будь как дома, — сказал старпом и повернулся.

Рюмка выпала у него из руки и, упав на мягкий ковер, застилавший пол каюты, не разбилась.

5

Корпус «Зарайска» вздыбился вдруг на гребне. Нос и корма у него обнажились. Судно затряслось, застонало, противно скрипели переборки, бешено застучал потерявший сопротивление высунутый из воды винт.

Океан подержал-подержал «Зарайск» на ладони, будто раздумывая, что делать ему с железной коробкой, потом отдернул ладонь и судно полетело в тартарары. Петровну подбросило на койке, она услыхала Татьянин стон и включила свет над изголовьем.

— Плохо тебе? — спросила она.

— Страшно, — прошептала девчонка. — Когда опускает вот так…

— Ты постарайся уснуть, — посоветовала буфетчица. — Попить хочешь?

— Не хочу…

— Тогда поспи, легче потом будет.

Койки «Зарайска», как, впрочем, на всех почти торговых судах, располагались поперек, перпендикулярно диаметральной плоскости теплохода. Качка сейчас была килевая, и Петровну валяло в койке с боку на бок. Но такое еще терпимо. Свернись калачиком, колени — в ограждение, спиной — в переборку, вот тебя и не будет елозить по матрацу. При бортовой качке — куда хуже. Тут начинается морской аттракцион, матросы зовут его «голова-ноги», будь он не ладен… Тут уж выспаться не рассчитывай, впадаешь в странное забытье, в бредовое состояние, когда мозг хочет отключиться и не может отвлечься, следит за тем, как шторм расправляется с тобой.

Закрепилась Петровна в койке, отодвинула мысли о шторме и вспомнила, как сказала тогда Татьяне, будто ей попадались в жизни только хорошие мужики. А что, так оно и было. Везло Вере Петровне. Только вот им, бедолагам, приносила женщина несчастье. Потому и одна сейчас, и останется одной… Зарок у нее твердый. Кержацкий характер у буфетчицы «Зарайска». Раз уж отметили ее печатью, неведомо где и в какой небесной канцелярии, поверила Петровна — худо придется любому, кого решится она приблизить к себе.

Умом женщина понимала, что нельзя верить в предрассудки. Но женщины не умом верят, сердце у них главный советчик. А сердце Веры Петровны устало переносить удары, оно-то и говорило ей: поберегись, Веруня, сама поберегись и других пожалей. Не от Бога твоя любовь, не от добра… Злом она оборачивается для твоих любимых. Потому и клади на нее вечный запрет.

6

…Кузьма у нее в сороковом родился. Василий находился в море, на «Абхазии» вышел в Батуми. Но к тому, как отпустили ее из роддома, успел вернуться в Одессу, встречал ее и маленького у крыльца, ранних привез из рейса цветов. Потом так и остался на пассажирском судне: все чаще побываешь дома, полюбуешься, как растет-подрастает Кузьма Васильевич Бахарев, в честь деда назвали первенца.

Не заметили, как и год прошел. Октябрины справили сыну. И тут — война.

Уходила Петровна с Кузьмой на последнем транспорте. Ни в жисть не верила она, что отдадут Одессу. А кто верил? Только пришли немцы севером, махнули аж к самому Крыму и прижали одесситов вплотную к морю.

Судно шло без конвоя. На корме и полубаке стояли спаренные максимы. Как могли, огрызались от налетавших пиратов, курсы меняли, мучили машину реверсом. Кое-как отбились, и дело шло к ночи, но две небольшие бомбы в пароход угодили.

Петровна была в средней надстройке, помогала раненых перевязывать, перед войной окончила она рокковские курсы медсестер[1]. У слышала взрыв в корме, выбежала не помня себя: ведь там Кузьма с другими ребятишками оставался! Увидела дым, заволокло им полуют, хотела крикнуть, и тут ее ударило…

Очнулась месяц спустя в Тбилиси. Тупой осколок на излете убить ее не убил, но сильно контузил. Долго не могла оправиться, не помнила себя поначалу вовсе, потом открылось Петровне, и стала искать она Кузьму. Сказали ей, что бомба та никого на корме не пощадила. Позднее узнала, что и Василий погиб с «Абхазией» вместе. Жить Петровне больше не хотелось. В другое время наложила б на себя руки. Только шла война, на войне она могла пригодиться, и нельзя было оставить погибших без отмщения.

Взяли ее сандружинницей в роту. Научилась стрелять. Комбат подарил Петровне винтовку с оптическим глазом. И зажила молодая женщина необычной жизнью. В наступлении раненых спасала, в затишье охотилась сама.