Первый советник короля - Борис Алексеевич Давыдов

в покое. Затем, тоже силой и угрозами, принудил выйти за него замуж. Она сама все мне поведала в листе, присланном с верной жинкой, которая ей прислуживала еще в Субботове. Умоляет спасти ее, вызволить из заточения… – Хмельницкий с нарастающим смущением и злостью вдруг почувствовал, как жарко начали гореть щеки и уши. – Ты понимаешь, Вовчуре? Я должен ее спасти! Я люблю Елену, люблю всем сердцем, хоть мы и не венчаны…

«Тьфу, черт! Да что же такое? От стыда сгораю, как юный щенок! Господи, смилуйся, избавь от позора перед своим же казаком!»

– Понимаю, батьку! – кивнул Лысенко. – Что ж, так самим Богом заведено! Если бы мужчины не любили жинок, род людской давно бы пресекся. В том ничего стыдного нет. А что не венчаны – так любой человек грешен. Бог милостив, простит!

– Спасибо, что понимаешь. Так вот, прошу тебя: разыщи ее, вызволи и привези ко мне! Ты казак храбрый, но и осторожный, терпеливый, такое дело как раз для тебя. Возьмешь с собой столько людей, сколько сам сочтешь нужным. Выбери самых умелых, чтобы не подвели. Да возьми с собой Дануську – ту жинку, которая мне ее лист принесла. Она покажет дорогу… то есть надеюсь, что сможет показать! – уточнил гетман. – Хоть Дануська с перепугу многое забыла, а все ж лучше такой проводник, чем никакого. Надеюсь на тебя, Вовчуре! Обещаю, что большую награду дам, коли поручение мое выполнишь. А что до Чаплинского, змея этого… – в глазах Богдана полыхнуло свирепое пламя. – Сможешь ко мне доставить – отлично! Не сможешь – прикончи, да так, чтобы помучился как следует! На кол посади, или кожу спусти полосами, или на костре спали, как сам захочешь! Этот грех я на себя возьму, – Хмельницкий усмехнулся. – Надеюсь, Бог простит. Он же и вправду милостив!

* * *

Генеральный писарь отодвинулся от двери, направился к выходу, стараясь ступать как можно тише. Едва слышный скрип рассохшейся половицы заставил его нервно вздрогнуть и бесшумно выругаться.

«Решил-таки разыскать эту змею… Что же, следовало ожидать: он ведь упрям, как вол! Тьфу ты, я столько красивых жинок старался с ним свести, лишь бы забыл ее… Крепко его эта гадюка околдовала! Значит, придется действовать, как было задумано. Не велел Тимошу про турок говорить? И не скажу. А вот про женский пол – запрета не было… Гетманенок-то в самом возрасте, когда дивчины снятся, – клюнет, как голодная щука на живца. Непременно клюнет! Снова начну ему про дочку господаря рассказывать, какая она красавица, чтобы распалился, будто железо в горне у коваля. А тут вдруг – на тебе! Отцова полюбовница явится! Молодая. Красивая… Такой соблазн! Много отдал бы, чтобы узнать: сох он по ней в Субботове или нет? Может, потому и не принимал, дичился, что втайне любил, да боялся отцовского гнева?»

Глава 3

– Пан готов? – спросил Тадеуш, сделав приветственный взмах саблей.

– Готов! – без особого энтузиазма откликнулся я, повторив этот жест и приняв такую же стойку: вполоборота к противнику, с левой согнутой рукой, кулак которой упирался в поясницу, и с немного выставленной вперед правой ногой. Вытянутая правая рука сжимала эфес «карабелы»; клинок был направлен почти вертикально, с едва заметным наклоном «от себя».

– Начинаем!

Сабля наставника и первого помощника, сверкнув в скупых лучах ноябрьского солнца, описала полукруг и метнулась к моей голове. Развернув кисть, я парировал удар. Раздался звон, чуть заныли пальцы и запястье.

– Неплохо, пане, весьма неплохо, но лучше делать круговое движение всем предплечьем, а не только кистью! – прокомментировал Тадеуш. – Иначе можно вывихнуть ее, если удар будет очень сильным. – Попробуем еще!

Снова раздался звон – пронзительный, чистый. Я добросовестно старался делать все так, как советовал полковник. Судя по его довольному лицу, на этот раз получилось лучше. Хотя я, честно говоря, этого не ощутил.

Последовало несколько быстрых ударов с одной и другой стороны. Я лихорадочно парировал их, мысленно проклиная тот день и час, когда мне взбрело в голову обучиться фехтованию на саблях. Ну, что стоило выдумать, будто дал обет вообще не прикасаться к такому оружию до конца дней своих?! И все было бы в порядке… А теперь отступать уже поздно.

– О, пан первый советник делает успехи! – улыбнулся поляк. – Но это, конечно, еще самое начало… Надо будет много работать. Ну-с, прошу пана снова в позицию!

* * *

– Опять машут саблями! – прокомментировала Анжела с заметным ехидством в голосе, отодвигаясь от окна. – Ну, словно больше делать нечего! Как дети!

Пани Пшекшивильская-Подопригорская, которая осторожно поглаживала заметно набухший живот, отозвалась с равнодушно-покорным видом:

– Они мужчины, это естественно и понятно. Шляхтич без сабли что без порток! А коли пану Анджею пришлось так долго соблюдать обет, то теперь он должен наверстывать упущенное.

– А жены, значит, побоку! – начала закипать блондинка.

– Ну, не могут же мужья все время быть дома! – рассудительно заявила Агнешка. – Для шляхтичей на первом месте служба отчизне. Проше пани, я даже удивляюсь, что приходится объяснять столь элементарные вещи…

– Натуральное Средневековье! – не выдержав, рявкнула Анжела и тут же осеклась, зажав ладонью рот.

Агнешка встрепенулась, приподнялась со стульчика:

– Пани Анна начала заговариваться! Все в порядке?

– В полнейшем! – торопливо заверила блондинка, мысленно ругая себя последними словами. Опять чуть не проболталась, дурочка… А ведь Андрей просил следить за каждым словом!

* * *

– За здравие пышного панства! – в который уже раз провозгласил Чаплинский, подняв кубок. Рука тряслась так, что вино лишь чудом не пролилось на белоснежную скатерть.

– За здравие пана подстаросты чигиринского и его прекрасной супруги! – подхватили хмельные гости.

Пирушка затянулась, в жарко натопленной комнате дышать уже было тяжело. Елена натужно, через силу улыбалась, стараясь не показывать своего отвращения. О Езус, как же опротивели эти вечно пьяные рожи! Эти хвастливые, спесивые речи! А особенно – угрозы, как будут расправляться со «взбесившимся быдлом», когда, милостью Матки Бозки, вернутся старые времена и порядки, а панство снова окажется в покинутых маетках[5]… Послушать их – храбрец на храбреце, вот только почему же сбежали в Литву, трясясь как зайцы? И ведь сами это понимают, а хвастаются без зазрения совести… И пьют, чтобы заглушить стыд и страх. И муженек, век бы его не видеть, уже напился, как последний хлоп[6]… Хоть бы не приставал ночью… Тьфу!

Невероятным усилием воли Елена подавила желание вскочить и выбежать из комнаты. Нельзя. Надо терпеть. Хватит и того, что перед слугами от позора сгораешь… Они же все знают! Незачем еще