Выкуп - Виктор Иванович Калитвянский

я. – Она не может не есть. Она съела уже столько журналистской братии…

Народ тихо прыскает, и все смотрят на Главного. А тот – ноль внимания. Будто не слышал.

– Так что там, – говорит, – в отделе экономики?

Теперь народ смотрит на меня, а я делаю хорошую мину. Но если Главный не отреагировал на мою остроту – это плохой знак.

Экономичка начинает с огромной скоростью трещать про недельный план, состоящий из набора ежедневной информации, аналитических материалов и…

– А гвоздь? – останавливает её трескотню Главный.

– Гвоздь? Разумеется. Есть гвоздь…

Она описывает гвоздевой материал, подготовленный ведущим репортёром лет аж так двадцати трёх. Зачин: экономика России больна, мы проедаем наше будущее. Ядро: три цитаты трёх известных экономистов, которые ссылаются на неважную государственную наследственность страны, плохую социально-генетическую природу граждан, обилие ресурсов (в том смысле, что у нас – чем больше, тем хуже). Финал: надо что-то делать, так жить нельзя.

– Где-то я уже это слышал, – бормочет Замполит.

– Да? – усмехается Экономичка. – Интересно, где?

– У нас, – отвечает ей Главный вместо Заполита. – Месяца два назад. А ты что скажешь? – вдруг спрашивает он меня.

Я гляжу на Экономичку, пожимаю плечами.

– А что? – говорю без нажима, как бы неохотно. – У нас нет других экономистов. У нас нет другого народа. Зато у нас есть много ресурсов.

– Ну да, – кивает Главный. – И ещё у нас нет других журналистов.

Экономичка выпрямляется на стуле и поджимает губы.

– Всё? – спрашивает Главный. – Так… отдел писем? Что там, в отделе писем?

Все оглядываются, ищут начальницу отдела, добрейшей души даму, Марь Палну. Но Марь Палны нет, она, оказывается, больна, её замещает… господи ты боже мой, её замещает Катька.

Катя поднимается со стула, худенькая, строгая, щёки – в красных пятнах.

– Ну, – произносит Главный со вздохом. – Вы… в курсе? Можете изложить?

Катя кивает, прокашливается. Народ хихикает. Бедная девчонка совсем теряется, смотрит в бумажку.

– Вот самое интересное за неделю, – начинает Катя неровным голосом. – Всего тридцать четыре эпизода…

Сколько? – раздаётся от народа с присвистом.

– Тридцать четыре, – не сдаётся Катя. – На мой взгляд, все они имеют определённый интерес для разных отделов…

– Мы вас слушаем, – ободряет девушку Главный, и у меня возникает к нему прямо-таки тёплое чувство. – Самый интересный, по вашему мнению, эпизод.

– Один? – разочарованно уточняет Катя.

– Остальное вы можете передать в отделы, – говорит Главный. – Итак…

– Я уже передала, – говорит Катя. – Ну, хорошо. Вот в этом письме…

– Когда? – спрашивает Главный. Удивлённая, Катя хлопает ресницами. – Когда в отделы передали?

Катя отвечает, что передала ещё позавчера. Главный обводит взором начальников отделов: кто-нибудь обработал? Начотделы молчат секунд пять. Их лица выдают напряжённую работу мысли: хочется соврать (конечно, шеф, всё давно изучили, запустили в работу, уже есть материалы!), но врать опасно – если заставят изложить детали, ты сгорел в ясном пламени начальственного гнева.

Мы над этим работаем, – делают озабоченные лица начотделы. – Всё идёт своим чередом.

– Ну да, – кивает Главный. – Вы над этим работаете. А я бы хотел…

Он на секунду замолкает, а потом формулирует мысль: хотелось бы, чтобы мы над этим – над правдой жизни – работали постоянно. Чтоб не высасывали свои истории из пальца. Чтобы пользовались настоящими соками жизни, которые где ж ещё брать, как не из живого источника – из писем. Да, у нас не высоколобая газета, мы должны давать в материал живинку. Но эту самую живинку брать надобно не с потолка, а черпать прямо из реки по имени «факт».

Он оглядывает присутствующих, а затем добавляет:

– Это касается всех. Даже спецкоров. Может быть, спецкоров в первую очередь.

На секунду повисает звонкая тишина. Народ, затаив дыхание, ждёт продолжения спектакля. Мне бы в такой щекотливой ситуации промолчать, но язык мой – неважный дипломат, он частенько словно бы живёт своей отдельной жизнью. В этом отношении он очень похож на другую часть моего тела, которая тоже норовит вести свою, особую, не совпадающую со здравым смыслом линию поведения…

В общем, я выражаю полную поддержку Главному в борьбе за чистоту его величества факта. Но при этом осторожно выражаю удивление по поводу упрёков в сторону спецкоров. Ведь специальные репортажи – это факты, развёрнутые в интересные истории и ставшие событием. Дружат, ещё как дружат спецкоры с фактической правдой жизни. А если на то пошло, как раз спецкоры-то самые частые посетители отелов писем. Хлебом не покорми спецкора, только дай ему заглянуть в этот самый отдел писем…

Народ молчит, не зная ещё, как реагировать: смеяться или делать вид, что всё очень серьёзно.

– Это правда? – бесстрастно спрашивает Главный.

Он спрашивает Катю, и по её лицу видно, что она не понимает вопроса.

– Часто у вас спецкоры бывают?

Катя смотрит на меня и – как бы сквозь меня. Девочка не умеет врать, но и правду сказать ей не под силу.

– Я не так давно работаю, – с трудом отвечает Катя, – чтобы делать выводы…

Главный вздыхает, качает головой, кивает ей: нус, что там у вас из живого источника фактов?..

Катя смотрит в бумажку, потом поднимает глаза, кашляет и начинает излагать самый интересный эпизод.

Эту историю прислала в своём письме продавщица супемаркета, – то есть, контингент самый что ни на есть – наш.

Итак, среди бела дня вполне приличные с виду посетители вдруг разделись и почти голышом бегали по супермаркету. Причём некоторые из них, люди в возрасте, даже приставали друг к другу… Эта вакханалия длилась четверть часа, а потом нарушители приличий попадали на пол и лежали какое-то время без признаков жизни. Когда они очнулись, то не могли дать никаких толковых объяснений службе безопасности и прибывшей милиции. Они даже утверждали, что ничего не помнят…

Катя заканчивает читать свою бумажку и поднимает голову. Редакционный народ ухмыляется, но смотрит на неё с уважением. Марь Пална никогда не потчевала оперативки такими острыми блюдами.

– Как раз для происшествий на первой полосе, – первым даёт оценку Замполит.

– Да, – кивает Главный, – отдел происшествий разберётся. Все свободны. А вас, – он смотрит на меня, – попрошу остаться.

Народ расходится, у всех на лицах не то чтобы радость в предчувствии моей экзекуции, но уж никак не сочувствие. Ничего удивительного: кто может сочувствовать спецкору? Всё как раз наоборот. Падение специального корреспондента – важнейшее событие для газеты, в такие дни заканчиваются одни карьеры и начинаются другие.

Все эти мысли проносятся в моей голове – пока мы ждём, когда зал заседаний опустеет. И я с удивлением замечаю, что мысль о закате карьеры не вызывает у меня каких-то особенных эмоций.

– Ну, – спрашивает Главный, – как дела?

Я пожимаю плечами. Отвечать в том духе, что, мол, дела идут нормально, – глупо, потому что мы оба знаем истинное положение вещей. За месяц – два материала средней паршивости, недостойных должности спецкора. И ещё какая-то мелочёвка, от которой газете ни холодно, ни жарко. Такой вот итог: что есть я, что нет, –