Жизнь как она есть - Борис Костюковский

Мама, стройная, аккуратная, в кожаной куртке, в шерстяной узкой юбке, в сапожках на каблуке, плотно обтягивавших ее стройные маленькие ноги, в красной косынке на темных волосах, распахивала дверь, вбегала к нам, усталая, с неизменной улыбкой, прижимала нас к себе и с жадностью целовала в глаза, в щеки. Папка стоял в сторонке и смотрел на нас с лаской. Мама подбегала к нему, вставала на цыпочки и повисала на крепкой шее. Он заботливо снимал с нее куртку, сапоги, приносил домашний ситцевый халат.

Они без умолку говорили, говорили, говорили, а мы вокруг, как воробьята, столько радости: мама сегодня дома!

Она присаживалась буквально на несколько минут и тут же принималась за хозяйство. Вечером в доме становилось весело, уютно, вкусные блины, ватрушки, приходил кто-нибудь из знакомых и друзей. А через день-два мама снова уезжала.

Однажды она вернулась с наклейкой на виске у правого глаза. Оказалось, что ночью, когда она ехала одна на лошади, кулаки стреляли в нее, но, к счастью, пуля только чуть задела висок. Это случилось где-то на самой границе у Колосова, где было немало кулачья. Папка тут же сказал, что больше не отпустит ее одну и попросит, чтобы его тоже посылали в командировки вместе с мамой.

Мама стала возражать: разве можно сейчас бросать МТС, где в это время отец работал механиком: вот-вот прибудут тракторы.

— Не беспокойся, — заверила она, — я теперь буду ночевать на погранзаставах и ездить с бойцами-пограничниками.

Потом долго мама была дома, только два раза в год уезжала в Москву в институт, на сессию, и мы ее ждали и писали ей письма. Она привозила нам всем подарки.

Когда арестовали отца, мы вернулись в Станьково, и мама начала зарабатывать шитьем.

Станьково на глазах изменялось: тут решено было построить военный городок; приехали техники, рабочие, специалисты — всё молодежь. В первую очередь начали прокладывать узкоколейку до Дзержинска и мостить дороги. Здесь с незапамятных времен была топь — тонули и животные и люди, а машин никто вообще не видел.

Приехал начальник стройки, с двумя шпалами на петлицах, с короткой фамилией Ной, подвижный, живой и громкоголосый. Расквартировались все в Станькове и близлежащих деревнях. Пока питались у хозяев, но для ИТР решили открыть столовую у кого-нибудь на частной квартире. Предложили это маме, и она стала и завом, и поваром, и кладовщиком — одна во всех лицах.

На двадцать человек день и ночь в русской печи готовила она завтраки, обеды, ужины. Приходили веселые, загорелые молодые люди и сам интендант Ной, садились в кухне за наш большой стол в две очереди. Постепенно мы привыкли к ним как к членам семьи.

Интендант Ной сам не курил, а свой паек — папиросы и махорку — отдавал маме. Она очень страдала от своей привычки, но бросить курить не могла.

Если кому-нибудь нужно было отметить день рождения, просили маму отдельно приготовить закуски, накрыть по-праздничному стол.

Мы учились в шуме, сутолоке, тесноте. Мама очень уставала. Сколько ей приходилось носить из колодца воды, ворочать ведерные чугуны и кастрюли… И все же, каким-то чудом, мама все успевала делать. Правда, ей помогали старшая моя сестра Лёля, и я, и даже мой младший братишка Марат. Ели мы из общего котла. Наши «столовники» относились к маме с большим уважением: 18 августа 1934 года, когда маме исполнилось 30 лет, они за свой счет отпраздновали день ее рождения, подарили туфли и отрез на платье.

Через несколько месяцев в городке была построена столовая. Приехали квалифицированные повара, и мама лишилась работы.

Начался учебный год. Нужна обувь, одежда, учебники. Мой младший братишка Марат пошел в первый класс. Мама собрала облигации — а их было у нас немало, — поехала в Минск в сберкассу и продала их. Она привезла нам обувь, портфели, материал для одежды.

А потом мама пошла работать сортировщицей в Станьковское почтовое отделение и, как прежде, подрабатывала шитьем на машинке.

Кажется, жизнь начала понемногу налаживаться. В маме снова заговорила «общественная струнка».

Она создала при колхозном клубе драматический коллектив, была там и режиссером, и актрисой. Я стала ее верным помощником: доставала у бабушек старинные костюмы, играла детские роли в пьесах. Коллектив этот пользовался большой популярностью не только в нашем селе, но и в соседних колхозах, куда часто выезжал с концертами.

Маму любили и уважали. Я это хорошо чувствовала даже по себе: мои сверстницы завидовали, что у меня такая «особенная, не как у всех» мать.

Я же гордилась и восхищалась ею, хотя она была к нам строга и требовательна.

Помнятся первые выборы в Верховный Совет БССР.

Мама была агитатором на десятидворке одной из улиц Станькова. Нужно было разъяснять первое в жизни республики «Положение о выборах», а люди здесь жили тогда малограмотные, а то и вовсе неграмотные. Я, как всегда и везде, иду с мамой на десятидворку.

Это было летнее время: мужчины в поле, дома женщины, старики и старухи. Помню, мама несет «Положение» и… патефон, я семеню рядом, прижав к груди пластинки.

Чаще всего беседы проводились у кого-нибудь в саду. Сначала агитатор поговорит о житье-бытье, о домашних делах, о работе в колхозе (колхоз был богатый, на трудодень получали немало), потом положит на диск патефона пластинку одну, другую… Особенно мне памятна песня:

Поле, мое поле, поле золотое,Ты былое горе по ветру развей,Над тобою, поле, небо голубое,Небо родины моей.Над тобою, поле, пролетают птицы…

Мелодия, напевная, очень схожая с народной, трогала души этих простых женщин и стариков.

— Ганя, — говорили они, — вот же хорошо! Ну-к, поиграй, поиграй, милая.

И с просветленными лицами слушали «Золотые вы песочки», «Летят утки». А потом уже дотошно, вместе с мамой, разбирались в «Положении», в каждой его статье. В конце обычно — своеобразная политинформация по вопросу: «Что же делается на свете».

Как интересно было, когда приехали в Станьково кандидаты в депутаты Верховного Совета! Их было двое: Значенок — лучший тракторист района и Абрамов — младший командир-пограничник, который со своей служебной собакой задержал немало нарушителей границы. С этой собакой он и приехал на митинг.

Люди вокруг, празднично одетые, со всех деревень Станьковского сельсовета. А я не могу оторвать глаз от собаки: чуть не перепутала все, когда мне предоставили слово от имени учащихся школы. Это было первое в моей жизни (в двенадцать лет!) публичное выступление, и несколько фраз приветствия я повторяла про себя целую неделю. Цветы я почему-то решила вручить и собаке тоже.