Саваоф. Книга 2 - Александр Мищенко

И церковь еще, собор, мэрия, квадраты жилых кварталов, пушки в военном городке, лента Ишима, зеркала озер. В вертикаль восстала водная гладь одного из них с карасем-городом очертаниями, совсем не случайно попавшим в герб его. Сартикулировалось в тот момент в моем сознании: «И уже вертикальны воды», встал на ребро будто знаемый мною Тихий океан в Апокалипсисе, опрокинулся в вертикаль, как у стартующей в космос ракеты, огненный хвост Галлеи в картинке сознания. Внутренности мои то опускались, то вдавливались в грудную клетку, то я их просто не чувствовал. В какой-то момент мы по вертикали поползли вверх. Вдруг словно оборвалось что-то: я перестал слышать натужный гул мотора. Стало тихо-тихо, у меня, кажется, исчез вес, я завис и стал будто б бесплотный, как ангел. Потом были свистящий штопор и бочка на птичьей уже высоте, после которой мы перешли в парящий полет и ощутил я себя чайкой. Плыл какой-то безмолвной музыкой, пела каждая клетка моего тела, и время вроде бы остановилось. Подобное почувствовал в себе и за штурвалом «тушки» некогда: я будто, превзойдя всевышнего, рулил временем и Эвклидовой геометрией и вьяви жил в биокомпьютерном будущем человечества. Дал тогда мне друг Володя Джугашвили, светлая ему память, порулить лайнером из левого кресла, а шли мы в полете большим кругом: Тюмень-Москва-Ухта-Ягельный-Тюмень…

Как не сказать о замечательном выученике Курочкина чемпионе мира по самолетному спорту Саше Мякишеве. Его слово о моей книге тоже будет знаковым: кто знает цену святому труду, тот знает и цену литературе. А «привычку к труду благородную» впитал он в свой кровоток с детства. Это естество его деревенское. Деревня на труде стоит, из труда и растет она. Отец у Саши был трактористом, то покосы, то пахота, все в поле. Поэтому мать сына в сельхозтехникум Ишимский за ручку, можно сказать, привела. А что в авиацию попал, то тут случилось по О Генри, который мудро сказал когда-то: «Не мы выбираем дороги, а они нас». В школе учился – так у парнишки было. Пришел домой. Первая задача – воды натаскать. А до колонки, он как-то замерял, 800 метров. Две фляги берешь, надо ж напоить корову, быка, овец и теленка…

А помимо названных сонмы еще людей в Ишимской лесостепи ждут моей книги. И думаю я: достучусь ли до них? Но – Распутин. Большой художник. Совесть России. Что скажет Распутин? (Хоть латинизируй это трехсловье, как крылатую ныне вопросность теледопросителя сотен «персон» Анатолия Омельчука Arent Omeltchuk Если б спросил Омельчук, я бы именно такой, «первозванный» термин употребил). И действительно, что? И мог бы он спросить, чего, мол, это вы, Александр Петрович, забеспокоились? Совесть нечиста, что ли? Я ответил бы: «Была бы спина, вина всегда найдется». «Тем грустнее вредное смешивание вины и беды, что различать эти две вещи очень легко» (Чернышевский, Русский человек на rendez-vous). И спросил бы в свою очередь: «Историю, а верней анекдот, который, говорят, очень любил Василь Макарыч Шукшин, знаете, Валентин Григорьевич?» И прозвучало б ответ: «Что же это за история-анекдот?» «Извольте». А я рассказал бы его, хоть уверен, что он-то знает, но тут случай такой, что не лишне его вспомнить еще раз.

Идет заседание суда. Судят какого-то мужика. Прокурор сурово выложил про его вину. Потом, в подхлест ему давай судья понужать мужика. Ну, чисто как Ипполит Кириллович в «Братьях Карамазовых», когда сотрясался он в обвинительной речи нервной дрожью, считая ее за chef d’ceuvr, за лебединую песнь свою. Такой, мол, ты сякой, разъедришкин, так твою мать. Так было в те времена, когда, по-фонвизински, была «так юстиция строга, что кто кого смога, так тот того в рога». И выносили помпадуры, живописанные Салтыковым-Щедриным, загадочные приговоры в таком роде примерно: «Нет, не виновен, но не заслуживает снисхожденья». И вдруг в зал судебного заседания входит одна старушка. Бледная такая, скукоженная, помятая, изжульканная, как рубль, зажатый в руке умирающего с похмела бомжа человека живущего в пространстве, и с поношенным таким лицом, если уж честно довершать ее представление. Идет это совершенно истасканное существо – часто встречаю такое на родной улице Холодильной – как старая морская швабра на допотопном судне (это пираты Аденского залива не «швабрят», новье с электроникой их посудины), прямо в первый ряд. Тут судья останавливает старушенцию, схмурил брови и вопрошает грозно, словно собирается ее прибить, как часто это звучит у судейских: «Вы кто такая?» «Совесть», – отвечает она тихим бескровным голосом. «Чья совесть?» – вопрошают ее грозные очи. «Его», – отвечает старушка и показывает рукой в сторону подсудимого. «Посторонним тут нельзя, бабушка», – смягчившись на момент, говорит судья, собираясь уж и предложить ей присесть. Но не на таковскую напал. Нахально так, как судье кажется, смотрит на него случайная гостья. «Освободите помещение!», – приказывает ей, начиная вскипать, судья. Старушка все также тихо говорит: «А я и ваша совесть». Ясно и понятно, громадьяне?

Вернусь, однако, к русисту нашему Оскару Хабиденову и прозвучавшему на интернет-холме про ненавистное мне понятие. Так скажу я по реченью Оскара, что мне, сиволапому, только и не хватало такой политграмоты, какой пришлось внимать, насчет жлоба. А судит о нем Александр Зеличенко просто и доходчиво. Жлобами он называет тех, у кого преобладают личные мотивы. Жлобы, по политграмоте Зеличенко, не делают революции, их делают революционеры. У Владимира Ильича Ленина был в роду один еврей, но вождь наш мало или почти не придавал этому значения. Для него звучало как национальность одно: революционеры. Участие жлобов в этом деле ограничивается только утаскиванием из разграбленной помещичьей усадьбы бархатных штор на платье жене а карателями на Украине – ценных вещей из квартир в Донбассе. Оттуда же угоняли они на воровские рынки легковые автомобили… Но все это – дорога в никуда. Верно ведь и глубоко, Саша. Но дале. А вот «честное государство», или «доброе государство», или «честное и доброе государство» годились бы. Точно, согласен. И такие идеи в среде сегодняшней оппозиции тоже есть. Но они пока только-только начинают просверкивать. Их оппозиции еще предстоит осознать. Ничего не скажешь: мудрые ребята выступают на интернет-холме. Ибо приходит время засучивать рукава и созидать, воткнув штыки в землю, – пахать, сеять, веять, строить, плотничать и прочее, но революционеры не у дел оказываются. И чего революционерить ныне, когда Президент наш В. В. Путин свершил самый гениальный, может быть, политический, государственный ход: жестко и решительно заявил, что медицина и образование в России будут бесплатными. А это ведь то завоевание социализма в СССР, чему завидовали во всём мире… Думаю теперь о будущем внука-десятиклассника Илюши, что, слава богу, не придется ему, оставшемуся без отца, Сереженьки нашего, безвременно покинувшего во цвете лет этот мир, платить за учебу в университете. И две у нас с женой ныне заботушки: судьба внука и возможность поскорее сделать памятник сыну. Полтора года прошло после его скоропостижной смерти, а Нинуля моя почти каждый день плачет, я же держась тверже, по-мужски каждодневно осознаю, как нелепо это и неестественно, противу природы, когда родители хоронят детей… Как бомжи политические: нет у них места жизни. Зато они «профессиональные патриоты», а это вам не фунт изюму. беспартийный дал в Сети такой отзыв: «Ну надо же, Удальцов революционером себя объявил! Ну конечно, бабки-то отрабатывать надо! Нашел себе занятие по-жизни – народ баламутить, чем не заработки! Нашим сегодняшним пенсионерам такие и не снились! Лучше бы на благо Родины поехал в Сибирь, город построил, добычу и переработку чего-нибудь затеял. А так, на публику работать, спина-то не гнется, а язык – без костей. Тьфу!» Вопрос серьезный. Видится человеку, ввязавшемуся в дискуссию, будущее революционера, «профессионального патриота» в труде на необъятных пространствах России. Там, скажем о том, где нашли себя и декабристы. На Сенатской же площади революционность, оппозиционность, протестность этой молодой поросли России не равна была их уму и вселенской предназначенности. А в литературе что?

Литература в оптике В. Огрызко и «Лит. России»…

Общаюсь с главным редактором «Литературной России» Вячеславом Огрызко. Товарищ наш классный, он в критике – беспощадный Базаров, не дай бог попасть под его скальпель. Другого такого я не знаю. Слава Огрызко знает это. ОГРЫЗКО. Истоки фамилии. Несмотря на свою очевидность, Огрызко, Огрызков, Огрызлов – фамилии не с одним значением. Бытовали прозвища Огрызко, Огрызок со значением «остаток, кусок чего-либо». Их могли получить либо нищие, питающиеся подаянием с чужих столов, либо выделенные из семьи за провинность на выселки. В других говорах, например, на Вологодчине, Огрызок – это тщедушный, низкорослый слабак, а в Смоленске так дразнили сварливого несговорчивого человека. Это вполне соответствовало другому прозвищу – Огрыза: грубиян, вечно всем недовольный, резкий, огрызающийся. Первые Огрызы превратились в Огрызовых, Огрызиных, Огрызинских. (Источник: «Энциклопедия русских фамилий. Тайны происхождения и значения.» Ведина Т. Ф., М.: АСТ, 2008.) Препарирует писателей Огрызко так, как что инда мороз по коже прохватит, подумаешь когда, что сам можешь попасть под нож его. Созвучен товарищ мой с виртуальным неким Малютой Скуратовым в отечественной литературе, что не может не внушать страха любому словеснику. Скажешь лишь тут, реминисцируя с Некрасовым: