Утешение странников - Иэн Макьюэн

Они подремали, потом впопыхах принялись одеваться. Колин ушел в ванную, Мэри вернулась на бал кон и стала ждать. Гостиничную вывеску выключили. Улица внизу опустела, а на понтоне два официанта убирали стаканы и чашки. Несколько посетителей еще сидели за столиками, но никто ничего не пил. Колин и Мэри ни разу не выходили из гостиницы так поздно, и многое из того, что случилось впоследствии, Мэри была склонна приписывать именно этому обстоятельству. Она нетерпеливо вышагивала по балкону, вдыхая душный запах герани. Все рестораны уже закрылись, но на дальней оконечности города был — если они сумеют его отыскать — ночной бар, и там снаружи стоял иногда человек с тележкой и продавал хот-доги. Когда ей было тринадцать лет и она еще не выросла из привычной роли прилежной, добросовестной школьницы, одержимой разного рода идеями насчет самосовершенствования, у нее была специальная записная книжка, в которой она по воскресеньям, вечером, записывала себе задания на неделю вперед. Задания были несложные, вполне выполнимые, и у нее возникало особое, привычно-успокаивающее чувство, когда она по ходу недели ставила напротив них галочки: поупражняться на виолончели, быть повнимательней к маме, дойти до школы пешком и сэкономить на автобусе. Теперь она мечтала об этом уютном чувстве, о том, чтобы течение времени и происходящие события можно было бы контролировать — хотя бы отчасти. Она как лунатик переходила из одного момента времени в другой, и целые месяцы утекали прочь, не оставляя по себе никакого следа, ни малейшего отпечатка ее сознательной воли.

— Ты готова? — окликнул ее Колин.

Она вошла в комнату и закрыла за собой застекленную дверь. Потом взяла со столика ключ, заперла номер и пошла по темной лестнице вслед за Колином.

Глава вторая

По всему городу, на слиянии главных улиц или по углам самых людных площадей, стояли маленькие аккуратные лотки либо киоски, Днем задрапированные газетами и журналами на разных языках и покрытые чешуей открыток с красивыми видами, детишками, зверюшками и женщинами, которые улыбаются, если чуть-чуть повернуть открытку.

В каждом киоске, едва различимый за крохотным окошком, чуть ли не в полной тьме, сидел продавец. Здесь можно было купить сигареты, так и не поняв, кто тебе их продал: мужчина или женщина. Единственное, что успевал зафиксировать покупатель: южные темно-карие глаза, бледную ладонь и пару невнятных слов благодарности. В каждом квартале киоск служил центром местных интриг и сплетен; здесь оставляли записки и маленькие свертки. Но туристы, которые пытались спросить дорогу, удостаивались в ответ небрежного жеста в сторону полочки с картами, которую и впрямь легко было не заметить среди кричащих журнальных обложек.

Карты в продаже были самые разные. Самые ненадежные преследовали чисто коммерческие цели: если не считать нескольких общеизвестных туристических достопримечательностей, основное место на них было отведено магазинам или ресторанам. На этих картах были отмечены только самые главные улицы. Еще одна карта была сделана в виде дурно отпечатанной брошюрки, и здесь, как убедились Мэри и Колин, не составляло никакого труда запутаться, переходя от страницы к странице. Затем была еще дорогая, утвержденная местными властями карта; она вмещала весь город и называла по именам даже самые узкие переулки. В развернутом состоянии она занимала три фута на четыре, напечатана была на тончайшей бумаге, и без подходящего стола и специальных зажимов пользоваться ею на улице было никак не возможно. И наконец, была еще одна серия карт в приметных бело-голубых полосатых обложках: здесь город был поделен на пять вполне представимых частей, которые, к сожалению, между собой не пересекались. Гостиница была в верхней части карты номер два, дорогой дрянной ресторанчик — в самом низу карты номер три. Бар, к которому они сейчас направлялись, находился в центре карты номер четыре, и только когда они прошли мимо закрытого и заложенного на ночь ставнем киоска, Колин спохватился, что они не захватили с собой карты, без которых наверняка заплутают.

Однако вслух он об этом не сказал. Мэри шла на несколько шагов впереди него, неторопливо и ровно, как будто отмеряла дистанцию. Она скрестила руки на груди, чуть склонила голову, размышляя о своем. Узкий переулок вывел их на большую, уныло освещенную площадь, мощенную булыжником, в центре которой стоял памятник жертвам войны: массивные, грубо отесанные гранитные глыбы, сложенные в виде гигантского куба, а наверху солдат отбрасывает винтовку. Место знакомое, едва ли не все свои экспедиции они начинали именно отсюда. Однако если не считать мужчины, который складывал стоящие возле кафе стулья и за которым внимательно наблюдала собака, и еще одного мужчины на дальней стороне, площадь была пуста.

Они пересекли ее по диагонали и вступили на более широкую улицу, застроенную магазинами, где продавались телевизоры, кухонные машины и мебель. Каждый магазин как будто нарочно старался выставить напоказ систему охранной сигнализации. Дорожного движения в городе не было по определению, и оттого туристы обретали свободу теряться где и как им заблагорассудится. Они переходили через улицы, не глядя по сторонам, и, повинуясь внезапному импульсу, ныряли в переулок просто потому, что он заманчиво уходил куда-то во тьму, или потому, что их потянуло на запах жареной рыбы. Табличек на стенах не было. Приезжие, если не шли к какой-то заранее заданной цели, выбирали дорогу примерно также, как выбирают цвет при покупке, и даже то, как они обычно терялись в городе, было результатом ряда сделанных предпочтений, выражением их свободного волеизъявления. А если выбор делают двое? Колин глядел Мэри в спину. Фонарный свет выбелил ее блузку, и на фоне старых почерневших стен она мерцала, вся серебро и сепия, как призрак. Ее хрупкие лопатки, двигаясь в такт медленному шагу, рождали на поверхности шелковой блузки веерную рябь морщинок, а волосы, часть которых она подхватила на затылке заколкой-бабочкой, раскачивались взад-вперед над плечами и шеей.

Она остановилась у витрины универмага и стала рассматривать огромную кровать. Колин поравнялся с ней, помедлил секунду, потом пошел дальше. Два манекена, один одетый в бледно-голубую шелковую пижаму, другой — в едва прикрывающей бедра ночной рубашке, отделанной розовым кружевом, лежали среди изысканно измятых простыней. Витрину еще не успели до конца оформить. Манекены делались по одному шаблону, оба лысые, с роскошно-удивленными улыбками на лицах. Они лежали на спине, но по тому, как были расположены части тел — каждый прижимал к нижней челюсти неловко согнутую руку, — было понятно, что лежать они должны на боку и преданно глядеть друг на друга. Но остановилась Мэри, собственно, затем, чтобы рассмотреть изголовье. Покрытое черным пластиком, оно примерно на фут выдавалось по обе стороны от кровати. Дизайн, по крайней мере на пижамной стороне, должен был напоминать о панели управления электростанции или, может быть, о приборной панели небольшого самолета. В глянцевитый пластик были вделаны телефон, электронные часы, выключатели и реостаты, кассетный магнитофон и радиоприемник, маленький бар-холодильник и ближе к центру, как округленные от удивления глаза, два вольтметра. На дамской стороне, относительно менее загруженной, доминировало овальное с розоватым отливом зеркало. Еще там был встроенный шкафчик для косметики, журнальная полка и переговорное устройство для связи с детской спальней. На верхней крышке холодильника лежал чек с надписанной датой (в следующем месяце), названием универмага, внушительной суммой и размашистой подписью. Мэри заметила, что манекен в пижаме держит в руке авторучку. Она отошла на пару шагов, и неровность в витринном стекле заставила фигуры пошевелиться. Затем они опять успокоились, бессмысленно растопырив руки и ноги, как насекомые, застигнутые действием яда. Она повернулась к витрине спиной. Колин был уже шагах в пятидесяти, на другой стороне улицы. Ссутулившись и засунув руки глубоко в карманы, он смотрел на каталог образцов ковровой ткани, методично раскрывающий перед потенциальным покупателем новые страницы. Она поравнялась с ним, и оба молча двинулись дальше, пока не дошли до развилки в конце улицы и не остановились.

Колин участливо сказал:

— Знаешь, я пару дней назад тоже разглядывал эту кровать.

На углу стояло здание, которое когда-то, видимо, было весьма впечатляющим особняком, — настоящий дворец. Из-под ржавеющего балкона второго этажа пялилась вниз шеренга каменных львов. Высокие стрельчатые окна, обрамленные по бокам колоннами в филигранных каннелюрах и старческих оспинах, были заделаны листами гофрированной жести и сплошь заклеены объявлениями. Большая часть плакатов и лозунгов принадлежала феминисткам и левакам, еще несколько — каким-то местным группам, выступающим против реконструкции здания. На самом верху, над окнами третьего этажа, висел деревянный щит с выписанным красными буквами названием сети магазинов, которая приобрела это строение, и, чуть ниже, в кавычках, девиз по-английски: «Магазин, который на первое место ставит вас!» Возле массивной парадной двери, похожие на слишком усердных покупателей, выстроились в очередь пластиковые мешки с мусором. Колин упер руки в боки, внимательно прошелся взглядом вдоль одной улицы, потом сделал несколько шагов в сторону, чтобы оглядеть другую.