Заложник любви - Терри Лоренс

— Вам должно быть известно, что британское правительство официально и однозначно осуждает захват заложников, и, к несчастью, британское посольство может сделать то же самое, но не больше.

— И вы говорите это, когда речь идет о восстановлении справедливости? — Конни наклонилась вперед и положила руку ему на колено. — Мистер Этуэлл, представьте себе, что это вашего отца десять лет безвинно содержат в тюрьме, а вы говорите «правительство осуждает…». Неужели нельзя ничего предпринять?

На этот раз Ник постарался не встречаться с ней глазами, сделав вид, что поправляет высунувшийся из его нагрудного кармана красный носовой платок. Лицо его помрачнело, и он бросил на посла быстрый и злой взгляд. Конни могла бы поклясться, что в его голубых глазах читалось осуждение, которое через мгновение исчезло.

— Я понимаю, как расстроили вас мои слова, но, увы! — сказал Этуэлл, повернувшись к ней и взяв ее за руку.

Отчужденно Конни высвободила руку, хотя ничуть не сомневалась бы в искренности его слов, если б только до тонкостей не изучила обычную в таких случаях практику: сменить тему беседы, перевести разговор с проблемы вызволения ее отца на нее саму, затем позвать какую-нибудь мелкую сошку и сбагрить посетительницу с рук на руки.

Судя по всему, более мелкой сошки, чем Ник Этуэлл, в посольстве не нашлось, и Конни даже посочувствовала бы ему, если б могла еще кому-либо сочувствовать.

В задумчивости она потерла пальцами лоб:

— Мне следовало бы подождать и не лететь сюда из Сингапура, но мне очень не терпелось снова оказаться в Лампуре, поближе к отцу. А теперь…

Она всхлипнула, и на ее глаза навернулись слезы. Черт бы побрал эти слезы! Не хватало еще, чтобы ее сочли истеричкой!

— Извините!

— Ничего-ничего!

И прежде чем она успела достать из сумочки белый носовой платок, Ник предупредительно подсунул ей свой красный. Конни промокнула глаза, ощутив на мгновение странное благоухание, напомнившее ей запах обувного крема.

— Спасибо! — Она встала и подошла к распахнутому настежь окну. — Аромат здешних цветов пробуждает во мне воспоминания десятилетней давности. Я не была в Лампуре с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать. Мне было шестнадцать, когда они схватили отца.

Она смотрела на простиравшиеся перед ней джунгли, скрывавшие под огромными темно-зелеными пальмовыми листьями узкие улочки Лампура-Сити. Прямо под окнами посольства пролегала пыльная дорога, неизвестно почему, но вполне серьезно именуемая Авеню Шарля де Голля. Вдоль нее стояли изрешеченные пулями белостенные дома. В самом конце дороги, в тысяче ярдах от посольства, виднелся сверкающий фасад местного Капитолия. Всю последнюю неделю он находился в руках законного правительства.

— Мой отец провел десять лет в тюрьме за преступление, которое он не совершал, а моя мать все эти годы боролась за его освобождение и за то, чтобы обеспечить мне достойную жизнь. Нынче весной она умерла.

Конни съежилась, когда посол произнес обычные в таких случаях выражения соболезнования, и поймала себя на том, что ей хочется услышать несколько слов от Ника Этуэлла, но Ник промолчал. Чтобы скрыть разочарование, она заговорила сама:

— Я понимаю, что ничего не добьюсь, если буду требовать и брать вас на голос.

— Надо заметить, восхитительный голос, — посол предпринял трогательную попытку проявить галантность.

— Может быть вы будете так добры, что примите меня еще раз на этой неделе? — Конни рассчитывала, что посол ухватится за возможность лучше подготовиться к разговору и согласится на новую встречу, только бы избавиться от нее сейчас.

Но не тут-то было! Посол начал мычать и мямлить что-то совершенно невразумительное, и продолжалось это до тех пор, пока Ник не подошел к ней и не дотронулся до ее локтя. Она ощутила исходившую от его пальцев удивившую ее и напугавшую теплоту.

— Мисс Хэннесси, вы могли бы изложить мне суть дела, скажем, в моем кабинете?

Ее плечи обреченно поникли, и она взглянула поверх верхушек колыхавшихся на ветру пальм в голубевшее в окне небо. Они даже не обещают ей принять ее снова, и это означает лишь одно, а именно то, что они хотят от нее отделаться. Ник Этуэлл выступает в роли искупительной жертвы, призванной спровадить ее куда подальше и отбить у нее охоту искать у британцев помощи в дальнейшем.

— А может быть, мы поговорим в баре вашего отеля? Мне будет приятно угостить вас.

Уиткрафту так не терпелось спровадить ее, что в знак одобрения он остервенело закивал головой, и можно было подумать, что она представляет собой нечто иное, как бомбу с часовым механизмом.

— Да, Ник, пожалуйста, своди мисс Хэннесси в бар, — и обращаясь к Конни, посол добавил: — Ник знает все бары в городе.

С первой попытки Конни потерпела неудачу, и ей не оставалось ничего другого, как только кивнуть головой в знак согласия.

Сколько раз ей приходилось наблюдать свою мать в подобной ситуации, и всегда при этом она испытывала чувство унижения и обиды. Унижение ради спасения отца она как-нибудь снесет, а чувство обиды сохранит для тех, кто держит его в заложниках и навязывает тем самым ей роль, которую она ненавидит, но вынуждена играть.

— Немного рано, чтобы отправляться в бар, — заколебалась Конни, когда Ник выводил ее из кабинета посла.

— Я никогда не смотрю на часы, когда мне хочется зайти в бар, — засмеялся он. — Кстати, как вы себя чувствуете?

Ее ноги дрожали, а голова кружилась от предполуденного зноя.

— Я… хорошо, спасибо.

— Вы кажетесь очень сильной женщиной.

— По правде говоря, это вовсе не так, — она улыбнулась.

Она давно привыкла к подобным замечаниям. Нет, она не сильная. Она борется только потому, что к этому ее принуждают обстоятельства. Она обещала матери, что продолжит дело освобождения отца, и она держит слово. Не потому, что она такая мужественная и смелая, и не из чувства долга перед отцом.

— Я просто очень люблю своего отца, и этим все сказано.

До тех пор, пока он не обретет свободу, она не полюбит никого и ничего. Но Ник прав, ей нужно выпить, алкоголь поможет ей успокоиться и собраться.

Они прошли к отелю «Империал», у входа в который по обе стороны от двери цвели в терракотовых горшках гибискусы. Около полдюжины мужчин сидели за столиками уличного кафе, играя в местную разновидность шашек. Среди них Ник заметил трех правительственных агентов и двух переодетых агентов мятежников. Тут же сидел Джордж Каннингэм из посольства, который при появлении Ника и Конни приподнял в знак приветствия свой стакан, а выражение его лица при этом как будто говорило: «А ты, однако, парень не промах!»