Я, Всеслав (сборник) - Ник Перумов

Как упустили, как проглядели, как получилось, что оказалась власть у них, у черноризцев? Когда Священный Синод оказался над Думой и прочими властями предержащими? Почему в сём собрании только зачнут, а другие дружно, во весь голос подхватывают? Почему патриарх не церковными делами занимается, а в войска ездит, в Кантемировскую танковую или Псковскую десантную дивизии, да не проповеди читать, нравы смягчая, – а инспектируя, в сопровождении целой своры генералов, и сохрани силы лесные какого-нибудь лейтенанта-комвзвода, если в казарме красный угол не так оформлен.

Так в другие времена за «ленинские комнаты» спрашивали.

Дни протекли, власти сменились, а главное – вот оно, неизменное.

Да, нету пока инквизиции. Неверие ещё не преступление, но – осуждается. «Не может тот, кто в Бога не верует, быть нравственным и честным человеком».

Ушли в глубокие катакомбы старообрядцы, которых вроде б тоже никто не гнал. Однако нет более Белокриницкой епархии, ничего не осталось на поверхности, доступного глазу. Ушли, канули на дно, растворились в восточной тайге, хотя сейчас не то время – отыщут, если захотят. Спутники, вертолёты… если не считать иного, что ощущаю я сейчас в сидящей передо мной девчушке со странными и неприятными глазами.

Да, пока не вбивают черноризцы своё учение в головы паровым молотом, обходятся меньшим: уроки Закона Божьего только для желающих (пока), молитвы опять же только для них, на горох тоже никого не ставят. И нету насилия, нет законов и указов, но как-то уж слишком рьяно потянулся к храмам народ.

А разговоры! (Я хоть и в дебрях сижу, а что на свете делается – знаю.) Раньше о таком одни только бабушки-старушки да бездельные кумушки речи вели, а теперь не стесняются и здоровые мужики, коим в самую меру об охоте, рыбалке или даже о любострастных подвигах – всё достойнее. Разговление, неделя страстная, суббота родительская, заутреня, вечерня, а ты в какую обитель, а я такой вклад за упокой сделал, а батюшка вчера на проповеди так про муслимов этих страшно говорил…

Меня это пока не коснулось. По лесным угодьям шастали только туристы, пусть даже, как выяснилось, «из обители». Единственного обитателя позаброшенного Осташёва – меня никто не трогал.

До сегодняшнего дня.

Часта борона, рано или поздно наткнётся. Мне – не армии собирать, не мобилизации проводить, всё войско моё – это я сам; так не хватит ли прятаться? Не пора ли внятно им сказать – «сюда не суйтесь»?

Могут, конечно, двинуться против меня черноризцы со всею силой – что ж, разомну кости, разгоню застоявшуюся кровь. На войне без потерь нельзя, но доверенное мне к сохранению – стоит жизней тысяч и тысяч таких, как я.

– Здесь я живу, всё точно. За домами присматриваю. Где нужно – подправлю, починю, прикрою. Отчего ж не стоять тем домам? За полями смотрю. Где что поднялось – выпалываю, вырубаю. Есть ещё сила в руках, топором махать не разучился, – я потянулся, налил себе ещё чаю, вольно откинулся. Мол, нипочём мне все ваши намёки.

– За всей деревней? – У Лики округлились глаза. – Совсем один? Избы, поля, огороды?.. А зачем, можно спросить?

– Спросить можно, – пожал я плечами. – Всё просто – жду, когда хозяева вернутся. Что ж тут странного?

– Разве ж под силу такое одному человеку?! – выпалила Лика. – Круг полей – на пять километров! Огороды – при каждом доме! Тут надо, чтобы вся деревня жила!

– Верь, гостюшка, не верь – то дело твоё. Однако я душой кривить не привык. Один я тут всем заправляю. Не должно село умирать, пусть даже люди его и бросили.

Переглянулись – нехорошо как-то, со значением. Мол, говори-говори, мы-то знаем, с какого боку подходить. Ясно, что ни единому моему слову они не поверили.

– Ежели за домом постоянно следить, не запускать – так и трудов-то особых прикладывать не приходится… – добавил я на всякий случай, хотя и так видно было, к чему клонятся мои незваные гости.

Беседа пресеклась. Они явно не ожидали, что я вдруг выложу им всё так просто, в лоб. Интересно, что теперь станут делать…

Первой поднялась Лика – судя по всему, именно она, а не Ярослав заправляла в этой компании.

– Что ж, хозяин дорогой, благодарствуем за хлеб-соль. Спасибо этому дому, пойдём ко другому…

– Да куда же вы пойдёте? Нет здесь никаких других домов. Оставайтесь. Горниц у меня две. Не стесните…

– Невместно нам в доме без святого образа ночевать, – мрачно пробубнил Ярослав, упрямо нагибая голову и зло глядя на меня исподлобья. – Без образов и дом-то – не дом, а так, четыре стены да крыша!

Я пожал плечами.

– А по мне – так если крыша над головой имеется, то и ладно. Лишь бы не протекала.

– А ведь сказано, что не хлебом единым… – Ярослав насупился ещё больше, засопел, словно бык. Лика быстро дёрнула его за рукав, мол, молчи, глупый, не время ещё, всё испортишь мне тут.

– Спасибо-спасибо, – выпалила она скороговоркой, – так и сделаем, Михаил Андреевич, не сомневайтесь… Мы тут погулять хотели бы… Рюкзаки вот только бросим – и пойдём, можно? – А сама смотрела на меня выжидательно, словно я её отговаривать собирался, за руки хватать иль ещё как-то препятствовать.

Препятствовать я, конечно, не собирался. Деревня у меня интересная, но не особо интереснее десятков тысяч других, большей частью заброшенных. Интерес к Осташёву могли поддерживать мои дела, а не мои помощники – их-то пока ещё хватало, хотя с истаивающими деревнями уходили и те, кто некогда пришёл сюда вместе с людьми.

– Ну так и отчего же не погулять? – Я пожал плечами. – Уж раз так интересно на пустые да заколоченные избы глазеть… Я б вас лучше в лес сводил, на Омшу, там рыбалка отменная, вдоль павловской дороги б сходили, на сосновые увалы за грибами, или в сторону Мощичина – на Гусинок, или Чёрное озёрко…

– Нет, Михаил Андреевич, – Лика сощурилась, глядя мне прямо в глаза и не опуская взгляда. – Леса у нас и возле обители дивные. Мы сюда именно на деревню посмотреть приехали. На избы, пустые да заколоченные, что вашими стараниями как новенькие стоят. Кстати, спросить хотела: как это вы их в сохранности содержите, внутрь не входя?

Ты приняла вызов, молодец, Лика, уважаю. И каким только ветром тебя в невесты божьи занесло?

– Ничего сложного. Главное, чтобы сверху не прохудилось, – вот так и содержу. Когда крышу подлатаю, когда что-то ещё по мелочи сделаю… – я дразнил её, и она это чувствовала.

А ведь ты привыкла, чтобы тебя боялись, Лика, – вдруг мелькнула мысль. Что ж, раз такая смелая – пройдись-ка по окрестностям деревеньки нашей в сумерках; а то ещё на Мохово болото сходи – там, где Моховый Человек под луной бродит-вздыхает, на судьбу жалуется. Не знаю, поможет тебе тогда молитва твоя, девонька, или нет. Хотя – если пропустили тебя мои лесные сторожа, может, вера твоя у тебя и впрямь настоящая, а такие, я знаю, на многое способны. Может, ты и через Мохового Человека переступишь, головы не повернув и даже не заметив.

Что ж, проверим. Посмотрим, на что ты годишься, Лика, и зачем на самом деле сюда приехала.

Они и вправду оставили рюкзаки во второй горнице и быстро, как-то боком, словно крабы морские, шасть-шасть на улицу. Полкан проводил их тяжёлым ворчанием, не отрывая морды от лап – не в себе пёс, как есть не в себе, уж не заговор ли какой наложили?

Я за ними следить не стал – по хозяйству дел полно, да и что они такого смогут учинить-увидеть ярким днём? Только те же заколоченные избы да чистые огороды.

…Однако Лика со спутником, видать, так не думали. По деревне они лазали долго, обошли все дома, не пропустив ни одного. И чего только вынюхивали? Что тут у нас вот так, с наскоку, вынюхать можно?

Я возился с огородом, поправлял изгородь у соседней избы, сходил за водой к колодцу – и всё время краем глаза замечал две мелькавшие то тут, то там фигурки. Они перебегали от дома к дому, застывали перед ним на время, потом опять срывались с места и мчались дальше. Ничего особенного мне пока не чувствовалось, а вот беспокойство поднималось, словно ныл и дёргал внутри у меня гнилой разваливающийся зуб.

Покончив с огородом, я прихватил топор, а для вида – гвоздей и всякой другой мелочи для ремонта и тоже подался на улицу. Мои гости как вкопанные застыли аккурат перед наглухо заколоченной избой бабки Васюшки, уставившись широко раскрытыми глазами на свежий рубероид, не далее как позавчера моими усилиями появившийся на прохудившейся крыше.

Ну и что ж тут такого интересного? Подумаешь, крыша.

Правда, эта самая изба отличалась и ещё одним – донельзя любопытным домовым. Скучно ему в забитой горнице, где пыль оседает на никому не нужной утвари, лавках, древнем столе, копится в печном устье… Домовик старательно убирает опустевший дом, но порой и у него опускаются руки.

Я насторожился; запахло бедой.

Лика медленно расстегнула штормовку, рубаху, вытащила золотой нательный крестик на тонкой цепочке – словно составленные вместе искорки, – бережно сняла с шеи и высоко подняла над головой. Вытянулась струной, запрокинула голову и что-то затянула нараспев, вроде бы молитву, но какую-то необычную.