Манифесты русского идеализма - Сергей Аскольдов

На Западе, в папстве, абсолютизме духовном, на Востоке, в кесарстве, абсолютизме светском, иссякла, исказилась и окаменела она; но огненный родник ее доныне бьет в сердце русского народа — в расколе — сектантстве и в освобождении, в интеллигенции — во всех русских отщепенцах, “настоящего Града не имеющих, грядущего Града взыскующих”. Это бессознательное эсхатологическое самочувствие и делает интеллигенцию народною, во всяком случае, более народною, чем народники Вех.

Освобождение кончено для них, найден Град: “17 октября 1905 года мы подошли к поворотному пункту, — утверждает Изгоев. — Мы — на пороге новой русской истории, знаменующейся открытым выступлением, наряду с правительством, общественных сил”. — Это ведь и значит: найден Град.

Вот с чем никогда не согласится русская интеллигенция: она может быть раздавлена, похоронена заживо, но не смешает настоящего Града с грядущим, Вавилона с Иерусалимом. И в этом, без имени Божьего, она ближе к Богу, чем те, у кого Он с языка не сходит, и для кого чаяние. Града, по откровенному заявлению Струве, есть “апокалипсический анекдот”» (Мережковский Д. С. Полное собрание сочинений. СПб.—М., 1911, т. XII, с. 73–76).

С. Н. Булгаков никак не отреагировал на выступление Мережковского. Семью годами ранее он писал о своем «негодовании, даже омерзении, какое испытал, читая разглагольствования г. Мережковского, этого Иудушки новейшей формации», по поводу русской церкви в его статье о Л. Н. Толстом и Достоевском (Освобождение. 1902, № 6, с. 86).

Ответили Мережковскому кн. Е. Н. Трубецкой на страницах своего журнала «Московский еженедельник» и С. Л. Франк (в статье «Мережковский о “Вехах”» // Слово. 1909, 28 апреля). Мережковский, пишет Е. Н. Трубецкой, видит одно из «любопытных доказательств» «реакционности» сборника «Вехи» в словах Булгакова [следует цитата — комментируемая фраза С. Н. Булгакова]. Далее он пишет: «Тут Булгаков не делает вывода; но, по словам Д. С. Мережковского, «вывод ясен: если революция — разрушение, ненависть и отрицание, то реакция — восстановление разрушенного — созидание; угашение ненависти — любовь; отрицание отрицания — утверждение; и, наконец, если революция — антирелигия, то реакция — религия, а, может быть, и обратно: “религия — реакция”, вывод, давно уже сделанный врагами религии».

Из посылок Булгакова можно сделать сколько угодно других выводов: можно вместо реакции взять понятие “мирного прогресса”, которое также противоположно понятию революции.

Тогда в качестве “отрицания отрицания” прогресс, а не реакция будет равен религии. Вообще, способом Мережковского можно доказать что угодно; но элементарная логическая ошибка, заключающаяся в его рассуждении, уже в достаточной мере разоблачена г. Франком.

Силлогизм, который кажется Мережковскому чрезвычайно убедительным, в действительности, по своей формально-логической природе тождествен со следующим: если верблюд не есть слон, а противоположность слона есть муха, то, следовательно, верблюд есть муха; или: кто не удовлетворен красным цветом, тот, следовательно, любит черный, ибо черный цвет есть “отрицание” красного. В элементарной логике такая ошибка зовется смешением контрадикторной противоположности, не допускающей ничего третьего, с противоположностью контрарной, в пределах которой допустимо многое третье. И именно эта логическая ошибка есть опорная точка всего рассуждения Мережковского» (Московский еженедельник. 1909, № 23, с. 4–5).

77

Правильный перевод этого бакунинского афоризма — Die Lust der Zerstorung ist auch eine schaffende Lust — «Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть». Слова из статьи М. А. Бакунина (опубликованной в 1842 г. по-немецки под псевдонимом «Жюль Элизар») «Реакция в Германии. Очерк француза». Рус. перевод см.: Корнилов А. А. Молодые годы Михаила Бакунина. М., 1915, с. 198.

Эти же слова Бакунина цитирует в «Вехах» и С. Л. Франк (см. наст. издание, с. 607).

78

В 1-м изд. вместо «упрощенном понимании» — «понимании».

79

В 1-м изд. вместо «заменяемому» — «заменяемым».

80

В 1-м изд. вместо «не доходящей» — «не доходящего».

81

В 1-м изд. вместо «относительно» — «среди».

82

Впервые термин «педократия» употребил кн. С. Н. Трубецкой в статье «Быть или не быть университету», в которой он, в частности, писал: «Жандармократия, полицейское управление школой заменилось анархической педократией, вольницей студентов и гимназистов» (Русские Ведомости. 1905, № 54; Трубецкой С. Н. Собрание сочинений. М., 1906, т. 1, с. 85–88).

83

В 1-м изд. вместо «и для тех, и для других» — «и для старших, и для младших».

84

В 1-м изд. вместо «со своими порывами» — «своими порывами».

85

Е. Ф. Азеф (1869–1918) — известный провокатор, «человек, свыше 15 лет состоявший на службе в качестве тайного полицейского агента для борьбы с революционным движением и в то же время в течение свыше пяти лет бывший главою террористической организации партии эсеров — самой крупной и по своим размерам, и по размаху ее деятельности, какую только знает мировая история; человек, предавший в руки полиции многие и многие сотни революционеров и в то же время организовавший ряд террористических актов, успешное проведение которых остановило на себе внимание всего мира; организатор убийств министра внутренних дел Плеве, великого князя Сергея Александровича и ряда других представителей власти; организатор покушения против царя — покушения, которое не было выполнено отнюдь не по недосмотру “доброго” желания у его главного организатора, — Азеф является поистине еще непревзойденным примером того, до чего может довести последовательное применение провокации как системы.

Действуя в двух мирах — в мире тайной политической полиции, с одной стороны, и в мире революционной террористической организации, с другой — Азеф никогда не сливал себя целиком ни с одним из них, а все время преследовал свои собственные цели и соответственно с этим предавал то революционеров полиции, то полицию революционерам. В обоих этих мирах его деятельность оставила заметный след… Роль Азефа в обоих этих мирах была настолько значительна, что, не поняв ее, не проследив ее во всех ее деталях, историк не сможет понять многого в истории первой русской революции…» (Николаевский Б. История одного предателя. Террористы и политическая полиция. М., 1991, с. 18–19).

Азеф был разоблачен в самом начале 1909 г., что получило огромный резонанс в общественной жизни России. Со специальной речью в Гос. думе выступил глава правительства П. А. Столыпин (11 февраля 1909 г., см.: Столыпин П. А. Нам нужна великая Россия…: Полное собрание речей в Государственной думе и Государственном совете. 1906–1911 гг. М., 1991, с. 188–206).

С тех пор имя «Азеф» стало синонимом предательства и провокации. У Маяковского, например, в поэме «Облако в штанах» (1914) есть строки:

Эту ночь глазами не проломаем,Черную, как Азеф!

(Маяковский В. В. Сочинения. М., 1978, т. 1, с. 242).

Между тем в деле Азефа сокрыта некая «психологическая тайна» не только первой русской революции, но и всей истории России XX века. Эта «тайна» впервые была разоблачена и обнародована В. В. Розановым в его гениальном очерке «Между Азефом и “Вехами”».

«В истории Азефа, — пишет В. В. Розанов, — мало обратила на себя внимания следующая сторона дела. Первые вожди революции в течение десяти лет вели общее, одно дело с этим человеком, говорили с ним, видели не только его образ, фигуру, но и манеры, движения; слышали голос, тембр голоса, эти грудные и горловые звуки; видели его в гневе и радости, в удаче и неудаче; слыхали и видели, как он негодовал или приветствовал… И все время думали, что он — то же, что они. Как известно, подозрения закрались только тогда, когда были арестованы некоторые лица, о “миссии” которых исключительно он один знал: доказательство такое математическое, с помощью простого вычитания, что силу его оценил бы и гимназист 3-го класса. “Азеф один знал о таком-то Иване, о его покушении; не Азеф ли выдал?” Это — умозаключение из курса 3-го класса гимназии. Но ранее этого, но кроме этого… решительно не приходило в голову! Но и перед наличностью такого математического доказательства революционеры — не какие-нибудь, а вожди их, с целою историей за своей спиной — колебались. Например, Азеф бросился в ресторане на какого-то господина с записною книжкою, о котором “эс-эры”, бывшие тут, подумали, не шпион ли это? Они подумали, а Азеф уже бросился с кулаком на этого господина, и его едва оттащили. Он кричал: “Предавать святое дело революции!”