Автопортрет: Роман моей жизни - Владимир Войнович

После лекции ко мне выстроилась длинная очередь желавших получить мой автограф.

Подошла женщина в темных очках, видимо, преподаватель:

– Вы выступали очень смешно. Я никогда в жизни так не смеялась. Тем более последний год, с тех пор как похоронила мужа.

Подошел толстый студент:

– Спасибо, вы имеете хорошее чувство юмора.

Его соседка сказала, что собиралась написать диссертацию о советских юмористах, но теперь, пожалуй, сменит тему и напишет только обо мне.

– Мне нравится, что вы очень веселый человек, – сказала она, и я не стал с ней спорить.

Второй человек в униформе, который единственный в зале держался сурово, попросил автограф и пообещал:

– Я расскажу о вашей лекции моей жене. Она будет очень смеяться.

Последним ко мне приблизился профессор Браун. Промокая глаза бумажной салфеткой, он сказал:

– Владимир, когда вам надоест писать, вы сможете выступать на сцене, как Джонни Карсон. Даже смешнее, чем Джонни Карсон.

Я уезжал домой, огорченный тем, что серьезные мысли, столь прилежно мной подготовленные, остались не донесенными до публики, принявшей меня за кого-то другого. Но потом подумал, что такого успеха у меня еще не было и это стоит принять во внимание. Выступая в другом американском университете, я специально стал говорить, что приехал с серьезной лекцией и надеюсь на серьезное внимание зала, рассчитывая как раз на нечто противоположное. Но зал принял мои слова за чистую монету, и хотя по ходу дела я вставлял какие-то шутки, слушатели, кажется, ни разу не улыбнулись, лекция прошла при полном молчании зала и закончилась вежливыми аплодисментами. Я попробовал посмешить публику еще раз, другой, третий, и неудачно. Я вернулся к старому своему амплуа и, поднимаясь на трибуну, говорю только серьезно и только об очень серьезных вещах. И это бывает иногда довольно смешно.

Поездка в Армению

Летом 1990 года Галя Старовойтова предложила мне съездить вместе в Армению и прислала приглашение, которого с какими-то сложностями добилась в ОВИРе. Она была уже в Ереване, когда туда же из Москвы я вылетел опять в качестве иностранца и в сопровождении верной Галиной помощницы Люды Иодковской, бывшей в прошлом одной из жен моего давнишнего приятеля Эдмунда (Эдика) Иодковского, автора знаменитой в свое время песни «Едем мы, друзья, в дальние края. Станем новоселами и ты, и я». В перестроечные времена Эдик редактировал газету московских писателей «Литературные новости», печатал там острые материалы и погиб при очень странных обстоятельствах: переходя пустынный переулок, был сбит грузовиком, который с места происшествия, естественно, скрылся, а когда был найден, то оказался, как и следовало ожидать, числившимся в угоне. В те годы грузовики с неисправными тормозами давили людей с подозрительной избирательностью. Их жертвами стали много раз упоминавшийся мной Виктор Ильин, сын все еще остававшегося активным диссидента Сергея Григорьянца, и вот Эдмунд Иодковский, поэт, любитель женщин, романтик, безалаберный человек. Он много раз влюблялся, женился, разводился. Люда была, кажется, его предпоследней женой. Она сохранила фамилию Эдика и добрую память о нем.

Полет в Ереван был похож на езду в рейсовом автобусе в захолустной провинции.

Я привык, что в авиации вообще и особенно в пассажирской очень строго соблюдаются определенные правила. А тут, в самолете «Ту-154», какие-то люди полубомжевого вида, чемоданы, узлы и коробки в багаж не сдают, а тащат в салон, складывают в проходах, запихивают на верхние полки, при этом не закрывая их. Пристегиваться никто не думает, да и нечем – у меня ремень есть, но замок сломан. Самолет начал разгон с открытыми полками. Я Люде сказал, что это безобразие, сейчас чемоданы посыплются на головы пассажиров. Люда вскочила, побежала по салону взлетающего самолета, стала захлопывать крышки.

Взлетели. Люда достала коньяк в плоской бутылке. Я смотрю – азербайджанский! А в это время между армянами и азербайджанцами шла война за Нагорный Карабах и главной чертой отношений двух народов была смертельная ненависть. Я на всякий случай содрал этикетку.

В полете самолет трясся и скрипел, казалось, вот-вот развалится и вообще можно задним числом удивиться, что такие самолеты как-то летали и не все падали. И наш не упал.

В Ереване, что сразу бросалось в глаза, была очень тревожная обстановка. Старовойтова привела меня в штаб АОД (Армянское общенациональное движение). Обстановка – как на вокзале или в Смольном 24 октября 1917 года. Какие-то люди входят, выходят, кто-то сидит за столом, какой-то человек дремлет, сидя на полу у дверей. Табачный дым разъедает глаза. Люди, сидящие за столами, скоро станут руководителями страны, министрами и председателями комитетов, а Левон Тер-Петросян – президентом. Меня он встретил, в отличие от других, не очень приветливо. Оказывается, он слышал мое и Васи Аксенова недавнее выступление по «Голосу Америки». Между прочим, тогда американское ЦРУ еще не предвидело грядущего распада Советского Союза. А мы оба считали его скорым и неизбежным. Обсуждали, как это произойдет, какие республики отпадут от СССР, а какие, возможно, останутся. Я предположил, что может остаться Армения. Сейчас Тер-Петросян строго спросил меня, почему я так думаю.

– У вас маленькая республика и много врагов. С одной стороны – Азербайджан, с другой – Турция, с третьей – Грузия. Вам, мне кажется, лучше оставаться с Россией.

– А это уж наше дело, – резко и глупо ответил он.

– Конечно, ваше. А мое дело думать и высказывать свое мнение.

Мой прогноз оказался ошибочным, но я и сейчас думаю, что мои тогдашние рассуждения были логичны.

Мне дали машину с водителем. Я ездил по Армении. Побывал в Спитаке и Ленинакане.

Я видел города после бомбардировок во время войны, но такое увидел впервые. Оба города представляли собой сплошные руины. Сопровождавший меня член АОД рассказывал, как по-разному соседи отнеслись к армянской трагедии. Грузины никогда не были друзьями армян, но, выражая сочувствие многовековому соседу, прислали тысячу гробов, и этот необычный подарок был принят с благодарностью. А вот азербайджанцы якобы прислали в насмешку ящики с кирпичной крошкой.

Это было время большой и непримиримой вражды между армянами и азербайджанцами. Ее усилили армянские погромы в Баку. Многие армяне бежали из Азербайджана на историческую родину, но здесь их принимали не очень приветливо. Особенно смешанные семьи. «Полукровки» жаловались мне, что житья им нет ни там, ни здесь. Там «полукровка» – ненавидимый армянин, здесь так же ненавидимый азербайджанец.

Возвращенное гражданство и квартирный вопрос