Стальное зеркало - Анна Оуэн

И хватит злиться. Это все-таки Карлотта, чудо и прелесть, а не Мария Каледонская.

Хотя, конечно, для всех было бы лучше, если бы Мария до сих пор оставалась в Орлеане. Но, Господи упаси, не здесь. А похитители сами виноваты. Оное похищение есть деяние, само в себе таящее наказание… а вот это можно и вслух.

— Кому наказание? — не успокаивается Карлотта. — Это нам наказание! Если бы она там не вещала и не верещала, никто бы в Нормандию и не сунулся, все бы уже дома были.

— Зато господину Хейлзу с ней теперь всю жизнь, чью-то из них жизнь, иметь дело. В Нормандии уже все решилось, в Шампани тоже — рано или поздно, а вот кое-кому теперь — годами с ней маяться, — с аппетитом рассуждает Шарлотта. — Представь себе, а?

— И за что ты его так не любишь? — Молодая графиня де ла Валле в ожидании потомства похожа на добродушный пышный пион. Цветет не по сезону и любит весь белый свет, кроме старшего Валуа-Ангулема, коварно похитившего у нее мужа. Впрочем, Хейлз ей всегда нравился.

— Я? — изумляется Шарлотта. — Да что ты?

— Не любишь — и всегда не любила. У тебя при его виде такое лицо делалось, будто тебе под самый нос мокрицу поднесли, шестифутовую, а тебе нужно с ней быть милой и любезной, потому что это знакомая мокрица и не настолько уж вы неровня, чтобы ты ею пренебрегала… Конечно, — беспечно щебечет Карлотта, — вряд ли это кто-то кроме меня заметил, да и кто на нас смотрит-то, улыбаемся, и ладно.

— Ну надо же. — Оказывается, это было так видно. Если уж Карлотта обратила внимание, то и сам объект нелюбви — тем более. Ну и хорошо, хоть вел себя приличествующим образом, без обычных его выходок. — Ты знаешь, я не то чтобы его не люблю. А как посмотрю — так и кажется, что из-за него что-нибудь дурное выйдет. — Он хотел убить моего мужа, по-настоящему, а не для вида, как наврали королю, хотел и взял деньги за это, но Карлотте об этом знать не подобает: что знает Карлотта, то знает весь Орлеан. Еще не хватало, чтобы Жан рассорился с этим очень дальним родственником по линии Стюартов. — Ну ты вот мышей боишься — а они и укусить-то не могут…

— Ну ты тоже скажешь, мыши. Мышей даже слоны боятся, Жан говорил… ну вот, только отвлеклись.

А с Хейлзом — сама себе удивилась Шарлотта — ведь правду сказала. У него беда на лице написана, большая. И не нынешняя, серьезнее. Я его и самого не люблю, и мужа ему не прощу, даром, что для нас с Чезаре он теперь безопасен — но больше всего боюсь оказаться под той лавиной, которую он рано или поздно спустит.

— У вас, — открывает глаза Анна-Мария, до сих пор дремавшая в кресле у камина, — все мысли по кругу. Даже приятно — сидишь прямо как в саду, тепло и птички щебечут. А соловьи, конечно, всегда одну песню свистят, других не знают. Привыкайте, дамы мои, привыкайте. Так всю жизнь и будет.

— Досточтимая госпожа свекровь, — это Карлотта так шутит, — я знала, за кого выходила замуж. Но это же не повод разлучать меня с мужем более необходимого.

— Это она говорит что-то там о дольше необходимого? — как бы переспрашивает у Шарлотты Анна-Мария, и молодая герцогиня вдруг передергивается — ну до чего же жестоко с их стороны щебетать о мужьях, которые только ненадолго отлучились… передергивается и тут же успокаивается: вдова коннетабля нимало не опечалена, а искренне веселится. — Посмотрите на меня, я же не рыдаю и не плачу, да и кого мне бранить — разве что Господа?

— Ну почему же… — в тон замечает Шарлотта. — Я полагаю, что Господь не стремился к этому результату.

— Вот именно что. Господь никого к себе не торопит. Понимаете ли, дамы мои, все дело в злокозненной мужской природе. Оставлять и дом, и детей, и владения на жену и удирать куда подальше по очередному важному поводу, да хорошо, если еще на полгода — это у них в крови… То у них войны, то у них посольства, и вот посмотрите, чем это все заканчивается? Сам у Господа и всех святых Его — а я тут сиди, опять дожидайся. Вот так вот всегда. Я не жалуюсь на свое нынешнее общество, но я все же не за вас замуж выходила. И я поспорю с вами на что угодно — что и в жизни вечной он обязательно попробует улизнуть на какую-нибудь войну.

А что тут спорить? Спорить можно только об одном: чей супруг удерет на самый долгий срок — и тут герцогиня Беневентская поставила бы на своего мужа, к сожалению, не опасаясь проигрыша. Поместье против медного кольца, не меньше.

— Ох, — говорит Карлотта. — Хочу родить дочь. Она хоть пока замуж не выйдет, никуда от меня не денется.

— Это, — смеется Анна-Мария, — было бы неожиданно… и как я понимаю, невозможно. У де ла Валле в законном браке одни сыновья рождаются, и чтоб иначе — такого еще не случалось.

— Хм, — удивляется Шарлотта, — правда? Это странно. От лошадей такого не добьешься. И несправедливо как-то… это прикажете ради дочери специально любовницу заводить?

— Или любовника, — почтенная вдова никогда не была склонна к жеманным ужимкам, что думает — то и говорит. — Да, такая вот странность. От основателя рода так повелось. То ли он был на какой-то нелюди женат, то ли сам был как раз какая-то нелюдь, известно, что прожил девяносто девять лет и не старился, а потом в одночасье пропал.

— Да какая же нелюдь с людьми потомство дает, разве что «добрые соседи»? Но этого добра и в Каледонии хватает, хотя бы мою семью взять, — да уж… у Рутвенов, считай, каждое третье поколение то женится на ком не нужно, то замуж под холмы провалится, — а о таких странностях я впервые слышу.

— Да хоть в книгах родовых посмотри, — улыбается Анна-Мария. — И среди моих тоже ни одной девочки не было.

— Разве что… — нет, проклятия мы поминать не будем. Потому что из всех сыновей Анны-Марии выжил один.

— Ну вот, — отгрызает очередную шелковую нитку Карлотта, — никакого утешения. Даже на старости лет, — и вздыхает, будто эта старость уже наступила, и солидно несет себя к окну, как кувшин с водой, полный до краев. Смотрит в щель между ставнями. Там, снаружи, звонят к вечерне колокола, небо просветлело и словно залито вперемешку золотом и медью — а в комнате тепло от камина с добрым жарким углем, горят свечи — вышивать можно и гладью, и бисером…

Все можно. А то, чего нельзя, тоже рано или поздно становится можно. Если правильно хотеть. И — иногда — становится возможным даже то, о чем не мечтаешь и как о чуде.

По дороге из Нарбона обратно в столицу Мигель был занят мыслями — и беседами — обычно ему не свойственными. Как правило, с того самого первого случая, все, что нельзя увидеть, подметить или хотя бы учуять простым человеческим образом, а также разобрать на части, взорвать или утопить в ближайшем водоеме — и так далее — было сугубым ведомством Чезаре. Однако давешний шторм капитану де Корелле не понравился. Впечатления не исправила даже последующая, совершенно обычная и достаточно удачная в данных обстоятельствах кампания. Это что ж такое — готовишься себе, войска собираешь, ничего особенно грешного не делаешь, а на тебя сверху громы небесные?