Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

— Ситхи давно ушли, госпожа, даже если и жили здесь когда-нибудь, — Эолер говорил серьезно, но Мегвин показалось, что в его голосе прозвучала нотка удовлетворения. — Пора возвращаться.

Мегвин взглянула на него с негодованием. Неужели у этого человека совершенно отсутствует любопытство?

— Тогда что это такое? — спросила она, указывая на слабое свечение почти в центре погруженного во тьму города. — Если это не свет лампы, я — дочь риммеров.

Граф воззрился на свет.

— Похоже на то, — промолвил он осторожно. — Но это может быть и что-нибудь другое. Свет, проникающий сверху.

— Я очень долго пробыла в тоннелях, — сказала Мегвин. — Наверху давно уже вечер. — Она повернулась и коснулась его рукой. — Пожалуйста, Эолер, пойдем! Не будьте таким старым занудой! Ну как можно уйти, не узнав?

Граф Над Муллаха нахмурился, но она видела, что в нем борются и другие чувства. Было совершенно ясно, что его распирает любопытство. Именно эта прозрачность его натуры так привлекала ее. Как мог он быть послом ко всем дворам Светлого Арда и в то же время порой быть таким легко читаемым, словно дитя?

— Ну пожалуйста, — взмолилась она.

Прежде чем ответить, он проверил масло в лампах.

— Хорошо. Но только для того, чтобы облегчить ваши страдания. Я не сомневаюсь, что вы обнаружили место, когда-то принадлежавшее ситхи или странному народу, который владел мастерством, нам недоступным, но который давно исчез. Они не могут облегчить нашей судьбы.

— Как вам угодно, граф. Поспешим же!

Она потащила его за собой в город.

Несмотря на ее уверенный тон, камни мостовой выглядели действительно давно нехоженными. Под ногами у них клубилась пыль. После того как они прошли некоторое расстояние, Мегвин почувствовала, что ее энтузиазм угасает, а мысли становятся грустными, потому что свет ламп превращает выступающие башни и связующие их мостики просто в гротескные рельефы. Они снова напомнили ей кости, как будто они шли через обглоданную временем грудную клетку какого-то немыслимого зверя. Следуя петляющими улицами через заброшенный город, она испытала такое чувство, как будто ее проглотили. Впервые полная погруженность в эти глубины, толща камня меж нею и солнцем показались ей гнетущими.

Они прошли мимо множества пустых дыр в фасадах домов, которые когда-то плотно закрывались дверьми. Мегвин воображала, как на нее глазеют из окон и затемненных проемов: глаза не злобные, но грустные, глаза, глядящие на преступающих эту границу скорее с сожалением, нежели с гневом.

Окруженная этими достойными руинами, дочь Ллута почувствовала на себе весь груз ответственности за то, чем не стал ее народ, чем ему никогда не суждено стать. Им было дано бесконечное пространство купающихся в солнечных лучах полей, но племена эрнистиринцев позволили загнать себя в горные пещеры. Даже боги покинули их. Эти ситхи, по крайней мере, увековечили себя в великолепно вытесанном камне. Народ Мегвин строил из дерева, и даже кости эрнистирийских воинов, которые сейчас выбеливает дождь и солнце наверху, со временем бесследно исчезнут. И никаких следов не останется от ее народа.

Если только кто-нибудь их не спасет. Но, конечно, этого не может сделать никто, кроме ситхи. А где они? Куда они исчезли? Неужели и вправду умерли? Она была так уверена, что они ушли в глубины земли, но, может быть, они скрываются в другом месте.

Она украдкой взглянула на Эолера. Граф молча шагал около нее, разглядывая великолепные башни города, как цирккольский фермер, впервые приехавший в Эрнисадарк. Разглядывая его тонкий нос, растрепанный хвост черных волос, она вдруг ощутила прилив прежней любви, вырвавшийся из тайников, где, как казалось Мегвин, была заперта навеки, любви, такой же мучительной и несомненной, как печаль. Память Мегвин возвратила ее к их первой встрече.

Она была тогда всего лишь девочкой, но высокой, как взрослая женщина, вспомнила она с неудовольствием. Она стояла за стулом своего отца в большом зале Таига, когда новый граф Над Муллаха прибыл для принесения присяги на верность. Эолер казался в тот день таким молодым, стройным и быстроглазым, как лисица, в нем угадывались и волнение, и распиравшая его гордость. Казался молодым? Он был молодым: ему было едва ли больше двадцати двух, он искрился внутренним весельем и нетерпением молодости. Он поймал взгляд Мегвин, которая с любопытством выглядывала из-за высокой спинки отцовского стула. Она покраснела, как малина. Эолер тогда улыбнулся, сверкнув своими белыми маленькими, острыми зубами, и показалось, что он легонько откусил кусочек ее сердца.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Для него это ничего не значило конечно. Мегвин знала это. Она была лишь девчонкой, хотя уже тогда была обречена превратиться в неуклюжую старую деву, хоть и королевскую дочь, которая все свое внимание отдавала свиньям, лошадям и птичкам со сломанными крыльями, которая вечно задевала и роняла со столов разные побрякушки, потому что так и не научилась вести себя изящно, как подобает настоящей леди. Нет, он ничего не имел в виду, улыбаясь большеглазой девчонке, не давая себе отчета в том, что этой простодушной улыбкой он навеки взял в плен ее сердце…

Размышления ее прервались, так как выбранная ими дорога оборвалась перед широкой приземистой башней, поверхность которой была изукрашена каменными лозами и почти прозрачными резными цветами. Широкий дверной проем зиял перед ними, как беззубый рот. Эолер с подозрением взглянул на темный вход, прежде чем ступил вперед и заглянул внутрь.

Внутренность башни показалась необычайно просторной, несмотря на мрак, царивший в ней. Лестница, замусоренная обломками, вилась вверх вдоль одной из стен, другая спускалась вниз с противоположной стороны, обогнув округлую стену. Когда они убрали лампу, стал заметен неясный свет, льющийся как раз из того места, где вторая лестница исчезала из виду, переходя в коридор.

Мегвин набрала в грудь воздуха. Как ни странно, она совсем не ощущала страха, находясь в таком невероятном месте.

— Мы повернем назад, как только вы скажете.

— Эта лестница слишком опасна, — ответил Эолер. — Нам следует сейчас же повернуть назад.

Он колебался, разрываемый любопытством и чувством ответственности. Бесспорно там есть свет, в этом нижнем коридоре. Мегвин молча устремила туда пристальный взгляд. Граф вздохнул:

— Мы просто немного пройдем по другой дороге.

Они пошли по тропе, ведущей вниз, пока не оказались в широком коридоре с низким потолком. Стены и потолок были опутаны каменными зарослями лоз, трав и цветов: то есть всем, что могло произрастать далеко вверху под открытым небом и солнцем. Переплетающиеся стебли и лианы обрамляли стены, мимо которых они проходили, создавая бесконечные каменные гобелены. Несмотря на необъятность украшенного ими пространства, ни один рисунок не повторялся; сами резные изображения были составлены из многих разновидностей каменной породы, почти безграничного разнообразия оттенков и структуры, но они не производили впечатления мозаичности, как выложенный плитками пол. Казалось, что сам камень вырос таким, как нужно, подобно живой изгороди, которую умелый садовник подстригает и направляет так, чтобы придать ей форму какого-то животного или птицы.

— Боги Земли и Неба! — выдохнула Мегвин.

— Мы должны возвращаться, Мегвин, — в голосе Эолера не было большой убедительности. Здесь, на глубине, время казалось почти неподвижным.

Они прошли дальше, в молчании рассматривая фантастическую резьбу. Наконец, к свету ламп добавилось рассеянное свечение из глубины коридора. Мегвин и граф вышли из туннеля в зал, чей потолок снова ушел высоко в сводчатую мглу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Они стояли на широкой площадке, выложенной плитами, над огромной плоской чашей из камня.

Ее дно шириной в три броска камня, было обнесено скамьями из бледного крошащегося сланца, что давало основание думать, что этот котлован использовался ранее для богослужения или представлений. Пространство в центре котлована излучало туманный белый свет, как свет заболевшего солнца.