Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж - Александр Дмитриевич Прозоров

– Ты у меня, как пиковая дама!

– Вот уж неправда! – забавно наморщив лоб, возразила Елена. – В гаданьях я всегда червонной дамой была.

Князь покладисто согласился:

– Ну, червонная так червонная, спорить не буду. Ты что пришла-то? Спросить хотела чего?

– Просто так заявилась, тебя проведать – нельзя?

– Да можно, милая…

Покусав губы, княгинюшка вдруг прижалась к мужу щекой и тихонько молвила:

– Может, думаю, посоветуешься ты со мной, как обычно делал. Дело-то непростое, я ж вижу.

Егор погладил супругу по волосам и вздохнул:

– Непростое – да.

– Так что ж совета не спросишь, любый? – В синих глазах княгини вспыхнули золотистые искорки. – Или тебя когда подводила, плохое советовала?

Елена говорила тихо, но весьма уверенно, еще бы – если б не ее советы, так где бы был сейчас князь Егор? И вообще – кем бы?

– Позже хотел поговорить с тобой, милая, – ничтоже сумняшеся, соврал князь. – Вот выберу доспехи и…

– Так выбрал уже! – княгинюшка звонко расхохоталась, показав крепкие белые зубки. – Колонтарь, сабля, шелом. Выбрал, а теперь – спроси. Что в этом походе самое трудное? Небось, Витовта интриги?

– Да черт с ним, с Витовтом, – с досадою отмахнулся Вожников. – Мне б своих князей примирить.

– Звенигородского Юрку да нижегородского Ивана Тугой Лук?

Егор хмыкнул: что ни говори, а родная супружница была очень неплохо осведомлена обо всех местных фигурах, даже, пожалуй, куда лучше, нежели сам князь. Ну, так ведь местная! С детства в этом соку варилась, сплетни да слухи слушала.

– Я бы, конечно, Юрию какие-нибудь другие земли пожаловал вместо Нижнего, – задумчиво произнес князь. – Да вот возьмет ли? По характеру-то он горд, неуступчив.

– Уверен в себе зело, – Елена недобро прищурилась. – Думает, все хорошо у него…

– Да ведь так и есть… или?..

– Вот именно – или, – княгиня как-то покровительственно взглянула на мужа и кивнула на лавку. – Присядем, поговорим? В ногах-то правды нету.

– Поговорим, – усевшись рядом с супругой, Вожников задвинул свинцовую оконную раму – день сегодня выдался непогожий – дождливый, слякотный – как бы не продуло любимую женушку. Времена на дворе сермяжные – антибиотиков нет, любая простуда смертельно опасна! А уж если там воспаление легких или бронхит – прямая дорога в могилу, без вариантов, не помогут ни доктора, ни ведьмы.

– У Юрки Звенигородского сыновья есть, – примостившись поудобнее, все так же негромко продолжала княгиня. – Отроцы, но уже не малые. Старший – Василий, лет осьмнадцати, а младшему, Дмитрию, пятнадцать, но заводила – он, младший. Себе на уме братцы, нраву буйного, батюшку своего не особенно чтут, что хотят, то и воротят. Вообще, – Елена осуждающе покачала головой. – Такая уж молодежь нынешняя! Наглая, буйная, неуважительная – старших ни во что не ставят.

– Ой-ой-ой! – засмеялся Егор. – Ты что разворчалась-то, иль сама уже старушка?

Еленка отмахнулась:

– Да ну тебя! Слушай, что говорю, лучше.

– Так я слушаю, слушаю.

– Ну, вот, – княгиня шмыгнула носом. – Ты, любый, покуда идешь с войском к Нижнему, не поспешай зело. Часть войска отправь, а сам с малой дружиною по пути в Галич заедь – Василия да Дмитрия Юрьевичей проведай. Ты ведь для них, ежели на немецкий лад – сюзерен, а они – твои вассалы. И дети Юрия, и сам Юрий. Он сыновей-то в поход покуда не взял, в Галиче – за боярами для пригляду – оставил.

– Откуда знаешь? – вскинул брови Егор.

– Сорока на хвосте принесла!

Еленка весело расхохоталась, как делали все тогдашние люди, старательно смеявшиеся над любым пустяком – не так уж и много было радостей в жизни, так почему ж и над пустяками не посмеяться, если смешно? Поначалу эта привычка несколько раздражала Вожникова, но вот сейчас ничего, смирился, даже и сам иногда хохотал по любому поводу.

– Вестника я расспросила, – отсмеявшись, пояснила княгинюшка. – Того, из Нижнего, что письмо привез.

Егор повел плечом:

– Так и я с ним беседовал! Что же он мне-то ничего не…

– А ты про сыновей Юркиных спрашивал?

– Нет.

– Так то-то же! – Елена наставительно покачала большим пальцем у самого носа супруга. – С батюшкой своим Дмитрий да Василий все время ругаются, цапаются – эх, молодежь нынешняя! – однако возраст у них такой, что кого-то для подражания требует. Ну, чтоб было на кого равняться, с кого пример брать, кого похвала – за счастье!

– Понятно, – потер руки князь. – Как мой тренер.

– Кто-кто?

– Говорю, тебя надо подростковым психологом работать. Или уж сразу – психиатром.

Пододвинувшись ближе к жене, Вожников обнял ее за плечи, поцеловал в шею, а затем и ниже – в глубокий вырез бургундского платья, почти что в грудь…

Еленка неожиданно отстранилась – видать, не все еще высказала, не всему научила.

– Еще что-то присоветовать хочешь? – улыбнулся Егор.

Княгиня кивнула:

– Хочу.

– Так говори же!

– Я о Витовте все, – покусав губы, княгинюшка опустила голову, исподлобья посматривая на мужа – вновь подняла прежнюю свою тему. – И о Софье… инокине Марфе. Через нее, через нее, подколодную гадину, Витовт свои козни плетет, сильная от Софьи опасность исходит, я чувствую, знаю… Убить, государь мой! Раздавить змеюку! Давно, давно пора бы…

– Нет! – сказал, как отрезал, князь. – Как это нехорошо, что ли… Мы ее и так – с трона в обитель согнали. Да и Витовт смерти дочери не простит, пуще прежнего обозлится…

– Так он и без того…

– Я сказал – нет!

– Ну, сказал и сказал, – с неожиданной покладистостью согласилась Еленка. – Ты князь – твое дело. Но глазами-то так на меня не сверкай, любый! Лучше иди сюда… ближе…

Чувствуя на плечах и шее властные руки жены, Вожников ткнулся лицом в вырез платья, снова поцеловал супругу в шею, обнял, чувствуя под бархатом зовущую теплоту, обнажил плечи… и грудь… целовал, целовал, целовал, чувствуя, как млеет княгиня…

– Родная моя…

– Милый…

Освободив супруг от платья, сбросил одежку и сам уселся на лавке… Еленка тут же пристроилась на коленях, прижалась, уперлась твердеющей грудью, обхватила ногами, бедрами, обняла – страстно, едва не царапая кожу, прищурилась хищно, словно терзающий жертву волк… Небесной синью сверкнули глаза, рассыпались по плечам волосы, и вот уже послышался едва слышный стон… а затем и стоны, все громче, громче, громче…

Извиваясь, исходя потом, наслаждалась княгинюшка, закатывая к небу васильковые очи, Егор уже и не делал почти ничего – словно обезумев, супруга нападала сама, терзала страстью, и от этого было так хорошо, так… да лучше и нет ничего в целом свете!

Ничего лучше, роднее очей этих синих, нежных перламутрово-розовых уст, теплой шелковистости кожи, водопада медовых волос…

– Ах, милая