Сборник "Русские идут!" - Юрий Никитин

– Так не казино ж!.. Или это, как его… где у вас голые бабы…

– Да у нас они везде голые, – ответил Дмитрий. – Бордель, что ли?

– Во-во, – сказал мужик. – А то ишь, салон по интиму, по услугам… Моя дура чуть не вляпалась! А это – мечеть!.. К богу, значится…

Дмитрий сказал с нажимом:

– Так там же молятся не нашему богу! Не нашему, понимаешь?..

Мужик поглядел на обоих настороженно. В глазах мелькнуло подозрение. Уже суховатым голосом буркнул:

– Да, не деньгам там молятся. Ты прав, паря.

Он отступил, Дмитрий в молчании провожал его взглядом. А мужик в полном восторге и в то же время по-хозяйски пошел вдоль стены мечети, рассматривал благородное покрытие изразцовых плиток, качал головой, хватался за шапку и смотрел вверх, на крышу, на сверкающий шпиль.

– Ну как? – спросил Дмитрий.

– Да пошел ты, – ответил Филипп. – Ну, погуляли?.. Пойдем домой. Или я сам пойду.

– Не сердись, – сказал Дмитрий успокаивающе, – а то совсем красивым станешь… Ты ж этого не хочешь? Давай вон там присядем, пивка по кружечке…

Филипп попятился, если уж идти пить пиво, то в подвальчик, но Дмитрий вытащил его чуть ли не к обочине тротуара. Предприимчивый хозяин крохотного гастронома поставил прямо на улице полдесятка столиков, вынес стулья, а двое подростков разносили пиво и охлажденную кока-колу. По большей части гостям столицы: кто же еще будет терпеливо сидеть возле грохочущей проезжей части улицы и с благоговением смотреть на центр самой Москвы!

Дмитрий заказал четыре кружки пива, одну осушил сразу, залпом, перевел дух:

– Хорошо… Уверен, что и у Славки там тоже неплохое пивко. Он смотрит на нас, взбодрись! Еще Россия не сгинэла!

– За Славку, – тихо ответил Филипп.

– За всех нас…

– И да сгинут вороги.

– Да будет…

Он замер с кружкой пива, уши слегка шелохнулись. Филипп повернул голову. Со стороны Белорусского вокзала по проезжей части шла, мешая движению, большая пестрая группа. Две немолодые женщины с насупленными сердитыми лицами несли транспарант, но так неумело, раскачивая и дергая под напором встречного свежего ветерка, что Дмитрий никак не мог прочесть лозунг.

А следом двигалось с дюжину музыкантов, они громко и неумело исполняли странную музыку. Внезапно защемило сердце, он ощутил сладкую боль в груди, а в глазах защипало. Еще не поняв, в чем дело, встал и вслушивался молча.

Рядом загремело кресло, это нехотя поднялся Филипп. Дмитрий чувствовал взгляды остальных сидящих за соседними столиками, насмешливые, непонимающие, удивленные, презрительные. А оркестр приближался, играли с энтузиазмом, лица решительные, готовые к оскорблениям, мученические, заранее изготовившиеся вытерпеть всё и вся.

За спиной заскрежетал по асфальту отодвигаемый стул. Послышался сердитый женский голос:

– Ты с ума сошел? Это же националисты…

И неловкий мужской:

– А мне плевать, кто идет. Это гимн Советского Союза!

Дмитрий чувствовал, что в глазах затуманилось. Грудь распирало странное чувство, лицо само по себе начало дергаться и кривиться. Он удержал мышцы неподвижными, зато ощутил, как запруда век прорвалась, по щекам прокатились две горячие слезинки.

Он не знал, можно ли шевелиться, чтобы вытереть мокрые дорожки, позор для мужчины, не рискнул, так и стоял, пока жалкая кучка демонстрантов не прошла мимо. Филипп сочувствующе сопел рядом.

Дмитрий наконец торопливо вытерся, сел. Филипп подвинул к нему кружку с пивом, ухватил дрожащими руками свою. Молча припали разом, словно старались загасить пожар в сердцах.

Филипп сказал тихо:

– Не знаю… Я ведь не застал того времени, когда при звуках гимна все вставали. Отец говорил, что это происходило в больших залах, торжественно! А на сцене всегда широкий стол под красной скатертью. Там восседал партком – это такой десяток толстых морд, – и все десятеро высматривают в зале: кто не встанет – к вечеру уже сядет… А вот сейчас… гм… без всякого принуждения… Я встал и… как будто камень с души свалился.

Дмитрий сказал:

– Я тоже… как будто смыл с себя всю накопившуюся грязь.

– Может быть, – предположил Филипп, – мы уже изголодались… по такому?

– Мы – да. Но страна…

Филипп осторожно повернул голову. Через столик сидели красивая женщина с довольно молодым, к удивлению Филиппа, мужчиной. Женщина, пунцовая, как роза, что-то яростным шепотом доказывала мужчине, пригибала голову, стыдясь посмотреть по сторонам, а мужчина сидел ровно, угрюмый, видно было, как медленно накаляется.

Он ощутил взгляд Филиппа, покосился в его сторону. Филипп подмигнул, как союзнику в неравной борьбе. Мужчина слабо улыбнулся, но Филиппу показалось, что он чуть расслабился и дальше слушал спутницу без растущего раздражения.

– А мы, – сказал Филипп, – и есть страна.

ГЛАВА 12

В огромном кабинете Кречета чувствовался сухой жар, словно мы оказались перед горнилом открытой доменной печи. Во рту у меня стало сухо, а из горла вырывался горячий воздух.

Умом я понимал, что кондиционеры поддерживают ровную температуру, та не поднимается и не падает, но сейчас я словно на поверхности Меркурия перед огромным, на полнеба, диском огромного Солнца. А оно все поднимается и поднимается из-за горизонта, а я не смею взглянуть…

Да и другие елозят взглядами по столу, переглядываются, тихие, как мыши в подполье. Кречет предпочитает атмосферу шумную, когда за столом все жужжат и переговариваются, бумаги и папки летают с края стола на край, а все телеэкраны на стене работают, настроенные на основные каналы. Помню, Хемингуэй предпочитал писать не в кабинете, а в шумном кафе, а Цезарю лучше работалось, когда вокруг было полно спорящих сенаторов.

И хотя два из этих каналов показывают то, что было на самом деле, но Кречет в курсе всего, что передают на всю страну и прочий мир, не имевший счастья вовремя войти в состав России.

Он кивнул, предлагая мне продолжить. Я перевел дыхание, даже мне нелегко сказать такое, ведь я волей случая всажен именно в эту эпоху, когда принято говорить именно так, а не иначе, и, чтобы сказать правду, требуется сперва сломать в душе тюремную решетку.

– Как? – сказал я. – Это дело специалистов. Но штатовцы сейчас расползлись по всему миру. Они все – воюющая сторона. Даже так называемые мирные туристы. Они стреляют в нас своим образом жизни: сексуальными свободами, неприятием любых ограничений, свободой от нравственных оков, что нас все еще достает и от чего мы все в глубине своих подленьких душ хотели бы освободиться! Я считаю возможным снабжать оружием и прочими нужными средствами разные террористические группы… которые будут взрывать автобусы с американскими туристами, убивать одиночек. А где невозможно их убивать, пусть бросают камни, плюют, выкрикивают ругань. Словом, для начала надо загнать этих пропагандистов обратно на свою сторону земного шара.

Кречет оглядел всех, рыкнул:

– Надеюсь, никого не надо предупреждать, что будет за утечку информации?.. Нет? Тогда продолжим.

– Мне это очень не нравится, – заявил Коломиец упрямо, – все-таки наша роль в тотальном истреблении граждан США станет известна. Пусть и без явных доказательств. Я, конечно, понимаю, что США постоянно нарушают все международные договоры… грубо даже нарушают! Нехорошо очень, нецивилизованно. Однако же…

Забайкалов по ту сторону стола взглянул на министра культуры с брезгливым удивлением:

– Да что вы о нарушении договоров?.. Всерьез полагаете, что международные договоры выполняют из чувства… ха-ха!.. порядочности? Или еще чего-то такого же нематериального, не подкрепленного авианосцами и крылатыми ракетами?.. Договоры, дорогой мой, заключают с теми, кого боятся. И выполняют все пункты до тех пор, пока боятся. А чего бояться сейчас нас, когда мы в такой… простите, Сруль Израилевич, дупе?

– А я при чем? – удивился Коган. Подумал, спросил подозрительно: – На что вы все-таки намекиваете?

– Это он вообще о финансах, – пояснил благожелательно Краснохарев. Тоже подумал, брякнул: – Деньги ведь не пахнут?

Кто-то хихикнул, разряжая обстановку. Я сказал настойчиво:

– Тут Степан Бандерович засомневался, в самом ли деле великий Толстой призывал не брать французов в плен. Пусть прочтет, все-таки министр культуры!.. Там есть еще одно важное рассуждение… Его в старых школах заучивали наизусть, потом стыдливо из программ выбросили. Это там, где Толстой обосновывает правоту тех, кто отбрасывает все «цивилизованные нормы» ведения войны, чтобы нанести противнику наибольший урон! Помните, о двух фехтовальщиках? Когда русский фехтовальщик увидел, что француз превосходит его, то отбросил изящную шпагу, схватил огромную дубину и стал дубасить француза так, что превратил его в кусок кровавого мяса! Это оправдано как Толстым, так и всем мировым сообществом, которое возвело Толстого на вершину. Еще непонятно?..