Проза о войне (сборник) - Борис Львович Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Обязан? Уж не решил ли ты, что я женить тебя хочу?
Это был чужой голос. Не женщины и не девушки, а кого-то третьего. И Нонна Юрьевна обрадовалась, обнаружив его в себе.
– Не волнуйся: мы же современные люди.
Он что-то говорил, но она слышала только его виноватый, даже чуточку заискивающий голос, и в ней уже бунтовало что-то злое и гордое. И, подчиняясь этой злой, торжествующей гордости, Нонна сбросила одеяло и начала неторопливо одеваться. И, несмотря на то что она впервые одевалась при мужчине, ей не было стыдно: стыдно было ему, и Нонна это понимала.
– Мы вполне современные люди, – повторяла она, изо всех сил улыбаясь. – Замужество, загсы, свадьбы – какая чепуха! Какая, в сущности, все чепуха! Все на свете! Я сама пришла и сама уйду. Я свободная женщина.
Он растерянно молчал, не зная, что сказать ей, как объяснить и как удержать. Нонна спокойно оделась, спокойно расчесала волосы.
– Нет, нет, не провожай. Ты человек семейный, лицо официальное: что могут подумать горничные, представляешь? Ужас, что они могут про тебя подумать!
Нонна Юрьевна возвращалась домой неудобным утренним поездом. Сидела, забившись в угол, прижав к себе новый, круглый, как футбольный мяч, ученический глобус, и впервые в жизни жалела, что никак не может заплакать.
А Юрий Петрович остался в полном смятении. Просидев на работе весь день без движения и выкурив пачку сигарет, вечером написал-таки письмо таинственной Марине, но не отправил, а три дня таскал в кармане. А потом перечитал и порвал в клочья. И опять недвижимо сидел за столом, который каждый день покрывался новыми слоями входящих и исходящих. И опять полночи сочинял письмо, которое на этот раз начиналось: «Любимая моя, прости!..» Но Юрий Петрович не был мастак сочинять письма, и это письмо постигла участь предыдущих.
– Надо поехать, – твердил Юрий Петрович, без сна ворочаясь на гостиничной кровати. – Завтра же, утренним поездом.
Но приходило утро, и уходила решимость, и Чувалов опять мыкался и клял себя последними словами. Нет, не за Нонну Юрьевну.
Два года назад в глухое алтайское лесничество приехала из Москвы практикантка. К тому времени Юрий Петрович уже отвык от студенческой болтовни, еще не привык к мини-юбкам и ходил за практиканткой как собачонка. Девчонка вертела застенчивым лесничим с садистским наслаждением, и порой Юрию Петровичу казалось, что не она у него, а он у нее проходит практику. Через неделю она объявила, что у нее день рождения, потребовала шампанского, и руководитель хозяйства лично смотался за двести километров на казенном мотоцикле. Когда шампанское было выпито, практикантка покружилась по комнате и объявила:
– Стели постель. Только, чур, я сплю у стенки.
К утру Юрий Петрович окончательно потерял голову.
– Одевайся, – сказал он. – Едем в сельсовет.
Практикантка нежилась поверх сбитых простыней.
– В сельсовет?
– Распишемся, – сказал он, торопливо натягивая рубаху.
– Вот так, сразу? – Она рассмеялась. – Как интересно!
Они подкатили к сельсовету на дико рычавшем мотоцикле, в десять минут получили свидетельство и жирные штампы в паспорта, а через три дня молодая жена укатила в Москву. Юрий Петрович в то время боролся с непарным шелкопрядом на дальнем участке и, вернувшись, обнаружил дома только записку:
«Благодарю».
Обратного адреса практикантка не оставила, и Юрию Петровичу пришлось писать на институт. Письмо долго где-то блуждало, ответ пришел только через два месяца и был коротким, как их супружеская жизнь:
«Я потеряла паспорт. Советую сделать то же самое».
Юрий Петрович не стал терять паспорт, а постарался забыть об этой истории и писем больше не писал. Потом пришлось сдавать дела, и уже в Ленинграде от студенческого товарища Чувалов узнал новость, заставившую его вновь разыскать утерявшую паспорт жену:
– Знаешь, у Марины ребенок.
Он все-таки разыскал ее. Написал письмо на домашний адрес, и в ответ на вопрос, не его ли это ребенок, получил ровно три слова:
«Все может быть».
И вот теперь ему надо было знать правду, как никогда. Знать, кто он: муж или не муж, отец или не отец, свободен или не свободен. Но насмешливый цинизм ее ответов выводил Чувалова из равновесия, и он только писал письма, рвал их и писал снова.
А сейчас он боялся потерять Нонну. Здесь было кого терять, и поэтому Юрий Петрович никак не мог решиться сесть в поезд и приехать к ней. Приехать означало решить: да или нет, – а так оставалось еще спасительное «может быть». А тут как раз из Москвы прибыл большой начальник, и Юрий Петрович обрадовался, потому что никуда не мог поехать. Три дня он вводил начальство в курс дела, а потом вдруг затосковал и неожиданно для себя объявил:
– Тут интересного для тебя мало: леса в основном вторичные. А вот возле Черного озера сохранился еще любопытный массивчик.
Сказал и испугался: вдруг согласится?
– Опять комаров кормить?
– Комаров нет: мошка появилась, – Юрий Петрович с удивлением обнаружил, что уговаривает. – А массив интересен с точки зрения естественного биоценоза: как раз твой конек.
– Ладно, уговорил, – сказал начальник, и Юрий Петрович расстроился.
Прибыв в поселок, Чувалов представил начальство местным властям и побежал к Нонне Юрьевне. Сочинял на бегу горячие речи и не сразу поверил глазам, увидев на знакомых дверях амбарный замок. Потрогал его рукой, походил вокруг и пошел к директору школы.
– В Ленинграде Нонна Юрьевна. Три дня как уехала.
– Когда вернется?
– Должна двадцатого августа, но… – Директор вздохнул. – Аналогичный случай был в позапрошлом году.
– Что вы говорите?
– Ее предшественница тоже уехала повидаться с мамой, а прислала заявление с просьбой «по собственному желанию».
– Не может быть!
– Все может быть, – философски сказал директор. – Конечно, Нонна Юрьевна – педагог серьезный, но ведь и Ленинград – город серьезный.
– Да, да, – тихо сказал Юрий Петрович. – Адреса мамы не знаете?
Записал адрес, рассеянно пообещал директору дровишек для школы и уже без всякого интереса повел большого начальника в заповедный массив.
– Пешком поволок, – ворчал начальник, не без удовольствия шлепая босиком по лесной дороге. – И спать, наверное, на лапнике заставишь? Бирюк ты, Чувалов, недаром до сих пор бобылем живешь.
– Оставь это! – вдруг заорал сдержанный Юрий Петрович. – Привыкли треп в кабинетах разводить!
– Нет, ты настоящий бирюк, – сказал, помолчав, начальник. – Самая пора тебе в министерство. Между прочим, как инспектирующий, могу там доложить о полном порядке в твоем хозяйстве. Лес ухожен, порубок не видно. Нет, знаешь, Юра, мне нравится. Ей-богу, нравится.
Юрий Петрович хмуро молчал. Впрочем, начальник замолчал тоже, наткнувшись на солидных размеров щит, сбитый из струганых досок. На щите были выжжены стихи:
Стой, турист, ты в лес вошел, Не шути в лесу с огнем, Лес – наш дом, Мы в нем живем. Если будет в нем беда, Где мы будем жить тогда?
