Гайдзин - Джеймс Клавелл

— Мадам Эмма Ришо? Пятьсот гиней.

— Это моя тетя, — сказала Анжелика. — Она и дядя Мишель, они воспитали меня, мистер Скай. Мама, вот как я звала её, потому что она была мне как мать, а моя собственная мама умерла, когда я была совсем маленькой. Им нужна была помощь, и Мал… Малкольм был так добр, что послал им эти деньги. Я попросила его.

— Джейми, я бы хотел получить копию в виде списка, пожалуйста. — Адвокат говорил снова. — От вас требуется, чтобы вы хранили у себя оригиналы. — Он протянул руку к полудюжине писем, но Джейми опередил его:

— Я бы сказал, что это частная переписка.

— Частная для кого, Джейми?

— Для него.

— Я получу распоряжение суда ознакомиться с ними и сниму с них копии, если решу, что они представляют для нас ценность.

— Это вы, конечно, можете сделать, — процедил Джейми сквозь зубы, проклиная себя за то, что неосмотрительно выложил Скаю все про этот сейф, не посоветовавшись предварительно с сэром Уильямом.

— Можно мне просмотреть их, Джейми, пожалуйста? Полагаю, они относятся к имуществу моего мужа. Пока что его как будто так немного.

Её голос звучал так мягко, так печально, ни намека на мольбу, что он вздохнул и сказал себе: парень, ты уже увяз настолько глубоко, что эти письма не имеют значения. Сэру Уильяму придется самому разбираться с юридической стороной. И тут, неожиданно для себя, он перенесся назад во вчерашний вечер: они втроем на причале, беззаботные, смеющиеся, уверенные в себе, все будущие грозовые тучи Гонконга кажутся такими далекими, он провожает их, они уезжают на катере, впереди их ждет первая брачная ночь, Малкольм говорит: «Спасибо, мой дорогой друг, прикрывай нам спину, нам понадобится прикрытие. Обещаешь?»

Он пообещал, поклялся сделать это и точно так же оберегать Анжелику, пожелал им долгой и счастливой жизни и помахал рукой, последний из оставшихся на берегу. Как прав был Малкольм. Бедный Малкольм, неужели он предчувствовал беду?

— Пожалуйста, — мягко произнес он.

Не взглянув на письма, она положила их к себе на колени, снова сложила руки и замерла. Сквозняк шевелил выбившуюся прядь волос у виска. В остальном она была неподвижна как статуя.

Внимание Джейми привлекло звяканье монет. Скай открыл маленький мешочек. В нем оказались золотые гинеи Английского банка и банкноты. Он вслух пересчитал их. Глаза Анжелики все так же неотрывно смотрели в черный провал сейфа.

— Двести шестьдесят три гинеи. — Скай ссыпал их назад в замшевый мешочек. — Они должны немедленно перейти к миссис Струан — разумеется, она напишет вам расписку.

— Наверное, будет лучше всего, Небесный Наш, — сказал Джейми, — если мы, вы и я, отправимся повидать сэра Уильяма. Я никогда не занимался подобными вещами и не имею о них ни малейшего понятия… Анжелика, я надеюсь, вы понимаете меня, не так ли?

— Я тоже в них ничего не смыслю, Джейми, тоже плыву куда ветер гонит. Я знаю, что Малкольм был вашим другом, что вы были его другом, так же как являетесь и моим тоже. Он много раз говорил мне это. Пожалуйста, поступайте так, как считаете нужным.

— Мы пойдем к нему прямо сейчас, Джейми, — кивнул Скай, — чем скорее, тем лучше. Он может решить, кто является владельцем этих денег. Тем временем… — Он подошел к ней, чтобы передать ей мешочек, но она сказала:

— Возьмите его с собой, возьмите все и их тоже, — она протянула ему письма. — Оставьте мне только фотографию. Благодарю вас, мистер Скай. И спасибо вам, дорогой Джейми, я увижусь с вами, когда вы вернетесь.

Они подождали, пока она встанет, но она не шевельнулась.

— Вы ведь не собираетесь здесь оставаться, нет? Конечно же нет? — встревоженно спросил Джейми, от этого веяло чем-то жутким.

— Наверное, я останусь. Я провела так много времени здесь, в этой комнате, что она… она мне сочувствует. Дверь в мои комнаты открыта, если я… если мне понадобится отдохнуть. Только, пожалуйста, заберите с собой А Ток, бедняжку, и скажите ей, пусть не приходит сюда больше. Несчастная женщина, ей нужна помощь. Попросите доктора Хоуга осмотреть её.

— Вы хотите, чтобы мы закрыли дверь?

— Дверь? О, это не важно, да, если хотите.

Они сделали, как она просила, убедились, что А Ток передана с рук на руки Чену, который и сам ещё не пришел в себя от горя и был весь в слезах, и вышли на Хай-стрит; оба почувствовали облегчение, очутившись на свежем воздухе, но каждый был погружен в свои собственные мысли. Скай строил планы и просеивал зыбучие пески, лежавшие впереди; Джейми был пока не в состоянии планировать, его обычно столь быстрый ум пожирала боль случившейся трагедии и, он не мог понять почему, тревога за «Благородный Дом».

Что в ней появилось такое? — спрашивал он себя, не замечая ни улицы, ни порывистого ветра, ни прибоя, шуршащего галькой на берегу, ни запаха гниющих водорослей. Печаль идет ей. Может ли так быть, что…

Она теперь женщина! Вот в чем разница, в ней появились глубина и внутренняя сила, которых не было раньше. Она женщина, уже не девушка. Разразившаяся ли катастрофа тому причиной или то, что она перестала быть девственницей — говорят, на этом переломе наступает, или должно наступать, загадочное, мистическое преображение. Или и то, и другое вместе, да ещё, может быть, перст Господень, который помогает ей приспособиться?

— Чёрт, — невольно вырвалось у него в продолжение своих мыслей, — а что если она носит ребенка?

— Ради неё самой, я молю Бога, чтобы так оно и было, — заметил шагавший рядом человечек.

Когда они ушли, Анжелика закрыла глаза и несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Скоро она успокоилась, встала, заперла дверь на задвижку, потом открыла свою. Её кровать была застелена, на туалетном столике стояли свежие цветы в вазе. Она вернулась в комнаты Малкольма, заперла дверь в свою спальню и села в его кресло.

Только тогда она посмотрела на фотографию — в первый раз она видела его родителей. На обороте стояла дата: 17 октября, 1861. Прошлый год. Кулум Струан казался гораздо старше своих сорока двух лет, Тесс не была ни молодой, ни старой, бледные глаза смотрели прямо на Анжелику, тонкая линия губ доминировала на лице.

В этом году Тесс исполнилось тридцать семь. Как буду выглядеть я, когда мне исполниться столько же — через девятнадцать лет, почти вдвое больше, чем мне сейчас? Появится ли у меня та же литая жесткость чёрт, которая кричит о браке без любви и непомерной тяжести семейных отношений — она ненавидит отца и братьев, они ненавидят её, обе стороны пытаются разорить друг друга, — а ведь в её случае все началось так романтично, побег и венчание в море, как у нас, но, о, Боже мой, с какой разницей.