Звезда в оранжевом комбинезоне - Катрин Панколь

– А с тобой он, наверное, такой же задумчивый? – спросила Жозефина у Ширли.

– Я бы сказала, он работает и общается на автомате. Невозможно его как-то растормошить, разговорить.

– Но почему он ничего не рассказывает?

– Потому что мужчины не имеют привычки выговариваться. Они замыкаются в свою скорлупу, ходят задумчивые и не рассказывают ничего до тех пор, пока не справятся со своей проблемой. Откуда я это знаю? Мне сам Филипп объяснил.

– Как же мне плохо, Ширли, все внутренности будто свело и не получается ничего проглотить.

– Везучая ты! Я вот, когда переживаю, проглатываю тонны сладкого и жирного, толстею, смотрю в зеркало – и после этого хочется прыгнуть с балкона.

– Ты мне скажешь, если у него кто-то появится?

– Скажу, обещаю.

– Ты мне как сестра.

– Даже больше, чем сестра!

– Я буду волноваться. Он такой обаятельный… Я, по всей видимости, делаю страшную глупость.

«Это уж точно, – думала Жозефина, заказывая два места на “Евростар”, – женщина никогда не должна покидать такого мужчину».

Они вернулись в Париж.

Гаэтан поселился у Жозефины в большой квартире на авеню Рафаэля.

Зоэ осталась в выпускном классе на второй год. Гаэтан тоже. У него были такие плохие оценки, что выбора не было.

И вот Жозефина оказалась в одной квартире с молодой парой. Ей трудно было к этому привыкнуть. Иногда она слышала из их комнаты смех, иногда ничего вообще не слышала. Иногда они ссорились, выскакивали из комнаты, хлопнув дверью. Иногда они за ручку выходили из квартиры и целовались возле лифта.

Однажды она вошла на кухню и нашла две детские бутылочки с апельсиновым соком. Они купили себе «Тропикану» и пили, пока делали уроки.

Вечером, когда она ложилась, Дю Геклен облизывал своим шершавым языком ее пятки и затем, убедившись, что все в порядке и успокоившись, ложился на ковер и глубоко вздыхал.

На первый уик-энд она осталась в Париже. Она ждала, что Филипп позвонит ей, скажет: «Приезжай, приезжай скорее, я соскучился».

Но он не позвонил. Он все сидел в своей скорлупе. Она прождала напрасно понедельник, вторник, среду. Набрала его номер. У нее от волнения вспотели руки, и она чуть не выронила трубку, когда он подошел к телефону.

Она спросила, хочет ли он, чтобы она приехала.

Он ответил – да. Она прыгнула в «Евростар».

Он ждал ее на вокзале. Они не стали объясняться, и никогда больше речь о случившемся не заходила.

Она оставила позади жизнь в доме Филиппа на Монтегю-сквер.

Вновь разорвала семью, которую почти восстановила.

Она жила наполовину.

Семья, половина, сестра.

Она в последний раз взглянула на холмы Крете. Их вершины были уже почти лысыми. Прямые, стройные тисы. Мужские тисы стройные, тонкие и гордые, объяснил ей господин с паутиной на голове, а женские деревья – круглые, приземистые и совершенно не грациозные.

Она расхохоталась. Она была счастлива в Сиене.

Это уже было начало – уметь понять, отчего ты бываешь счастлив.

Каждый вечер в шесть тридцать Стелла, забросив Тома к Сюзон и Жоржу, припарковывает грузовик на больничной стоянке, толкает входную дверь, поднимается по лестнице на первый этаж и заходит к матери. Леони Валенти лежит в палате № 144, примыкающей к кабинету доктора Дюре.

Стелла поставила маленький проигрыватель на ночном столике, принесла кучу дисков, которые там уже едва помещались. Шуберт, Шуман, Шопен, Бах, Перселл, Моцарт, Бетховен. Мама всегда просит принести еще дисков, и Стелла берет их в медиатеке.

Каждый вечер Стелла складывает диски аккуратной стопкой. «Мама, аккуратней, они могут свалиться!» Леони отстукивает ритм хрупким пальчиком, высовывающимся из-под толстой повязки. «Ты знаешь, когда я была маленькая, у меня было пианино. Я играла, ох, ну конечно, не очень хорошо, но это было как мечта, уносившая меня далеко-далеко… Я очень серьезно относилась к музыкальным занятиям, у меня был метроном с золоченым гербом, было много разных нот. Мне даже нанимали учителя. Потом он ушел. Как все люди из нашего дома. Все в конце концов уходили».

Стелла взбила подушки, усадила мать, завязала салфетку вокруг ее шеи и стала кормить, как больного ребенка.

– Если бы я не пришла, ты забыла бы поесть. Я принесла тебе компот из яблок, который сварила для тебя Сюзон. Она тебя целует, Жорж тоже.

Леони всегда задавала одни и те же вопросы:

– Как поживает Том? Какие у него отметки в школе? Школа – это очень важно. Он у Сюзон с Жоржем? А уроки он делает? Они хорошие люди. Что бы мы без них делали? Они всегда были с нами. А ты видела, дни становятся длиннее, зима скоро кончится.

И потом она замолкала, даже несколько произнесенных фраз были для нее утомительны.

Стелла рассказала, как провела день, расцветила рассказ забавными подробностями, придумала историю о сбежавшей курице, новую фразу, которую произнес попугай, невинную блажь Гризли, шутку Хусина или Бубу, рассуждение Жюли, которая хочет выйти замуж: «Скажи, Стелла, а есть возможность потом еще куда-нибудь выйти, когда ты замужем? Мне нужен простор, воздух!»

Леони, слушая, по ложечке съела ужин. Стелла вытерла ей рот, налила немного воды в стакан, поднесла к губам матери. Леони напоминала сейчас сломанную куклу. Глаза ее были полузакрыты, металлические шины охватывали пальцы, шея – в воспаленных ссадинах, на ней воротник Шанца, правая нога в гипсе и повязка на лбу.

– Ну, тебе сегодня получше? Не так болит?

– Доктор Дюре очень любезен и очень ко мне внимателен. И Амина тоже. Она время от времени просовывает голову в дверь, чтобы посмотреть, не нужно ли мне что-нибудь, я думаю, она приглядывает за мной, опекает.

Леони вздохнула:

– Мне так хорошо здесь… Хотелось бы вообще никогда не уходить.

– Скоро все это останется лишь плохим воспоминанием. Не думай ни о чем, мама, просто отдыхай.

Леони кивнула. Она издала горлом какой-то странный звук, словно там хрустнула какая-то косточка. Как будто у нее сломана челюсть. Стелла нахмурилась. До госпитализации ничего подобного она никогда не слышала. Надо будет поговорить об этом с доктором Дюре.

– Ты долго здесь пробудешь, мама, даже не сомневайся. У тебя перелом верхней суставной поверхности берцовой кости. Тебе здесь три месяца лежать, а то и больше.

«Необходима иммобилизация ноги с помощью гипсовой повязки от стопы до бедра, опора на ногу запрещена в течение трех месяцев» – вот что сказал ей врач. Иначе могут быть осложнения, флебит, возникновение ложного сустава, неправильное образование костной мозоли, альгодистрофия, и тогда может понадобиться операция. Мы будем держать вашу маму в больнице столько, сколько понадобится».

Таков был диагноз доктора Дюре.

Ей даже не было нужды спрашивать, умолять: «Ну пожалуйста, не отправляйте ее домой, ее там убьют». Интересно, знает ли он? Говорила ли с ним Амина об этом? Стыдно ли ему, что он столько времени молчал? Стелла много об этом думала. У нее возникало впечатление, что в Сен-Шалане все поголовно в курсе событий, но предпочитают делать вид, что ничего не знают. Даже она порой хотела бы обо всем забыть, честно говоря.

– Ты точно в этом уверена, Стелла, детка моя? Он меня здесь оставит?

Каждый вечер Леони просила дочь успокоить ее, подтвердив, что ее не отправят домой.

Потом она откинулась на подушки и попросила почитать ей о Плюшевом Кролике.

– Мам, может, мы сменим книгу? Меня история про Кролика немного достала…

Леони кивнула.

– Ну давай последний раз. А потом возьмем другую.

– Ты так каждый раз говоришь!

– Нет, теперь уж точно. Только найди книгу, чтобы мне понравилась. Которая хорошо заканчивается. Я хочу последний раз услышать историю про Кролика и Кожаную Лошадку.

Стелла взяла книгу Марджери Уильямс и начала читать вслух. Ее мать закрыла глаза и стала засыпать: голос дочери укачивал ее, как колыбельная.

«По правде говоря, такое получается не сразу, – сказала Кожаная Лошадка. – Это случается вдруг. Когда ребенок долго-долго любит тебя, когда он не просто с тобой играет, а испытывает к тебе чувства, тогда ты делаешься настоящим.

– А это не больно? – спросил Плюшевый Кролик.

– Иногда бывает больно, – ответила Кожаная Лошадка».

На этом месте, как всегда, по щеке Леони скатилась слезинка.

– Ты всегда плачешь, когда я это читаю, мам.

– Я думаю о Половинке Черешенки. Хотелось бы, чтобы он был здесь, со мной.

– Но это невозможно. Как ты себе это представляешь, я звоню в дверь и говорю: «Рэй, привет, я пришла за плюшевым медведем, мама попросила принести его, потому что не может без него заснуть в больнице, где очутилась оттого, что ты ее избил»?