По ту сторону волков (полная версия) - Биргер Алексей Борисович

Я подумал, что знаю, почему. В тот вечер волчий человек впервые вылез на большую прогулку. Сперва он и выл, наверное. А она узнала родной голос, за много лет ей привычный, и вышла ему навстречу.

- ...Толя искать ее пошел, вернулся нескоро, рассказал, что волчиха погибла, что тело он ее спрятал так, что никто не узнает, - в тайнике, оставшемся от сбежавшего сторожа. В общем, сказал - нам теперь самим волчат выхаживать надо... Очень был расстроен, просто убит...

- Ясно, - сказал я; кое-что оставалось непроясненным, но больше задавать вопросов мне не хотелось. - Ну, я пошел.

- Погодите. - Она вцепилась в мою руку. - Вы должны это сделать, вы. Я хоть и тверда на словах была, но у меня рука не подымется. И Володя мне до конца жизни не простит. А вы чужой, пришли-ушли, вам... только вы и сможете.

Я внимательно поглядел ей в глаза - столько в них страдания было. И знала она на самом деле, как на словах ни гнала от себя эту мысль, что любимый их Толя...

- Ведро с водой приготовьте, - сказал я.

Странно человек устроен. Столько жестокости было в этом деле - но совершить ту, последнюю, вся душа сопротивлялась. Есть некоторые виды жестокости - иногда даже менее вроде бы страшные, чем другие, - противоречащие человеческому существу. Или я уже так проникся той искривленной психологией, чтобы правды дорыться, что и сам стал ее разделять. Не знаю. До сих пор мне это снится, одним из самых жутких моих кошмаров. И вопящий инвалид в доме.

Вот я и говорю - может, это и было сном? Не навещал я их, нет. А щенки у них сами собой передохли, вот и ушли концы в воду. Да и... тот... он слабеньким был, хиленьким. Скорей всего, все равно не жилец. Ну, вот тебе и вся история. Понял, что происходило? Или вопросы есть?

- Есть вопросы, - сказал Калым. - Во-первых, как вы все-таки догадались о тесной связи между преступником и старушкой с коровой? Во-вторых, что все-таки происходило на складах? Я так понимаю, убитый, якобы искавший место сторожа, был человеком из некоей организации, занимавшейся расследованием дел на складах? Что за организация? Чего они хотели? Почему об этом даже знать было опасно? Как это было связано с убийствами? Из высших эшелонов НКВД они были? Ну, и еще вопросы набегают. Второй очереди, так сказать вопросы. Задам их, когда с главными разберемся.

- Я ж тебе все рассказал, - искренне удивился Высик. - Ладно, давай разбираться. Смотри: я вижу, что Митрохино - один из углов треугольника, в котором действует оборотень. Значит, Митрохино чем-то для него важно. Чем? Я определить пока не могу и начинаю подмечать любые здешние странности. Частная корова в разоренных после войны местах - это странность. Потом я узнаю: то был и впрямь единичный случай - счастье, привалившее старушке с парализованным сыном. Я понял, что сделано это было по приказу сверху, едва опер упомянул, что о факте передачи коровы сообщали московские газеты. Почему наиболее подходящей для этого оказалась наша старушка? При прочих равных условиях у нее было, видимо, какое-то преимущество. Наиболее вероятно, кто-то хлопотал именно за нее. При организации таких показух всегда в итоге выбирают человека, являющегося своим. Или, как мы еще говорим, «имеющим лапу». Предположим, у старушки есть такая «лапа». Тогда эта «лапа» находится среди людей, положение которых позволило бы им быть неуловимым оборотнем. Человек меньшего положения не воссоединил бы покровительствуемую им старушку с ее коровой, так сказать. Почему он ей покровительствует? А может, этот парализованный парень - его незаконный сын, подумал я сперва? Во всяком случае, дело скорей всего в родственной связи. А если они родственники со старушкой, то, может, он как-то и использует ее дом для своих преступных целей? Использует его как базу для вылазок? Благодетелю, «выбившему» корову, могут дозволить все, что угодно.

- В общем, есть странность, позволяющая нам кое-что предположить, и мы за нее цепляемся, - продолжал Высик. - Далее. Эпизод с укрываемым волком. Тут, понимаешь, у меня система ассоциаций заработала. Отчаянность, с которой этот тип спасал раненого волка, напомнила мне другое дело - дело Скворца, о котором ты от самого Скворца уже знаешь. Помнишь, он ведь рассказывал тебе историю, приключившуюся в нашем детдоме, когда Скворец, пятнадцатилетний, такие недюжинные сыщицкие способности проявил и меня спас? Помнишь, там был зверюга, с душой, ожесточенной до того, что в ней, казалось, утратилось все человеческое, проникшийся сумасшедшими нежностью и любовью к подобранным котятам - привязанность к ним как бы возместила ему все, его душой недополученное, позволила выплеснуть всю искалеченную и придавленную жажду кого-то любить, накопившуюся в его душе. И я настолько живо проникся образом мыслей и чувств человека, спасавшего волка, что мне страшно стало. «Спасти! Спасти единственно ценное и дорогое, что осталось, а кто встанет на пути - убить!» Да, я начал различать за этим жажду любви и ласки - то давнее дело припоминая. А может быть, отсюда я и о волчатах впервые подумал, просто по оговорке мысли, так сказать. Припоминая тех котят, произнес мысленно, по созвучию, не «волки», а «волчата», и эти промелькнувшие волчата влезли в мой сон.

- Теперь о трофейных коллекциях на складах. - Высик жестом остановил Калыма, собиравшегося что-то спросить. - У меня довольно быстро возникла мысль: а не умышленная ли ошибка загнала их туда? И последующие события подтвердили мое предположение.

- То есть? - Калым нахмурился, тщетно пытаясь понять, что отставной полковник имеет в виду.

- Видишь ли, я подумал, что все становится на свои места, если предположить, что коллекция предназначалась не государству, а в одни загребущие руки. Германию здорово тогда чистили в целях личного обогащения. Генералы вагоны шмоток и антиквариата гнали. Но тут... Чтобы захапать под себя огромную коллекцию оружия неимоверной ценности, и один из лучших немецких конезаводов - что, кстати, уже само предполагает наличие личных конюшен, и волчьего человека с его семейством, этакую курьезную диковинку... Да, такое предполагает человека, которому практически все доступно, у которого не дом и даже не особняк, а огромное имение... То есть человека из высших эшелонов власти, перед которым и пикнуть не смеют. Что ни потребует - все подают...

- Но такой человек не стал бы загонять свое добро на специальные склады, где оно, по определению, должно погибнуть, - заметил Калым. - Или сменил бы распоряжения насчет складов. А тут... Хорошо, например, что конезавод в наших местах тогда существовал. А то и всем лошадям мог быть бы каюк. Вы сами упоминали, никто сперва не знал, что с ними делать, - заметил Калым.

- Тогда у меня было больше иллюзий, чем сейчас, и сейчас я бы, пожалуй, легче и бестрепетней разобрался во всей этой истории, - проговорил Высик. - Но и тогда я понимал, что у нас наверху не сплошные мир и гладь да дружеские объятия. Понимал, что там тоже грызутся и подсиживают. И мы порой знали даже, у кого с кем плохие отношения. И вот, предположим, человек, обладающий сильной властью, гонит к себе груз из Германии, а другой - такого же ранга - перехватывает этот груз, переводит его на другую стрелку, на другие документы и накладные и прячет на наших захудалых складах, как концы в воду. Этот другой должен быть не слабее первого и в контрах с первым, чтобы выкинуть такую штуку. И выкидывает он ее или чтобы насолить, или чтоб иметь лишний компромат под рукой, лишнее обвинение против первого - в мародерстве, чтоб оно под рукой оказалось, если удастся того свалить. А вот когда он уже повален, когда возникает необходимость официально объяснить всему белу свету, какой он гад и как он доверие государства обманывал, - тогда бесполезные прежде обвинения идут в ход. Обвинения лежат и ждут своего часа - вдохновить кампанию в прессе или придать законные основания судебному процессу - так или иначе выполнить свою роль, если удастся свалить того, против кого они направлены. Понял?

- Вы, наверно, - рискнул заметить Калым, - хотите сказать «иметь обвинение, для того, чтобы его свалить». «Иметь обвинение, если удастся его свалить» – звучит довольно бессмысленно.