Гусар бессмертия - Алексей Волков

– В самом деле! – рассмеялся Лопухин. – Вот, помню, в мое время…

Основное ему было ясно. Сам по себе подполковник не скажет ничего из того, что интересует князя на самом деле, а задавать наводящие вопросы – можно легко попасть под подозрение. Если собеседник хоть что-то знает. Да и если не знает – тоже. Вдруг подумает, что Лопухин пытается выведать о каком-нибудь не вполне неблаговидном поступке? Мало ли чего может быть на войне!

Но что заподозрит сам – еще полбеды. Полк – одна семья, и не будет ничего удивительного, если Кондзеровский поделится темой разговора с кем-либо из сослуживцев. И тогда таинственный обладатель записок запрячет их так, что вовек не найдешь.

Нет. Уж лучше перевести беседу на другие темы. Племянник все равно в полку проведет несколько лет. Может, подвернется случай что-либо выведать. О подлинной причине дядюшкиного согласия говорить ему пока рано, тут главное – не спешить.

Очень уж велик выигрыш в случае успеха. И может стать окончательным проигрыш в случае неудачи.

Не спешить. Действовать надо наверняка. Как на рыбалке, когда одним торопливым движением можно испортить все…

Терпения князю было не занимать.

Трубы заиграли очередной сигнал. Шедшие в колонне по три гусары привычно стали разворачиваться фронтом в две шеренги. Заняли свои места впереди и позади строя офицеры и унтеры, одни – чтобы вести людей в предполагаемую атаку, другие – наблюдать за надлежащим порядком. Согласно уставу – командир эскадрона и командиры во главе впереди, и еще два офицера – в замке.

До самой атаки, даже достаточно условной, дело дойти не могло. Шло обычное эскадронное учение «пеший по-конному», и гусары проделывали эволюции без лошадей.

Человеку, от армии далекому, могло показаться смешным, как гусары серьезно и старательно вышагивают без барабанов, вынимают по команде сабли из ножен, поднимают их ввысь, сходятся во взводные колонны, вновь разворачиваются в шеренги, а потом еще четвертый взвод во главе с Орловым торопливо бежит вперед в рассыпном строю, имитируя атаку фланкеров и условно стреляя из мушкетонов и штуцеров…

Зато любой кавалерист подтвердит необходимость подобных эволюций. Прежде чем проделать что-то на лошадях, надо твердо усвоить, что именно надлежит выполнить в том или ином случае. И уж потом совершить то же, сидя на укрощенном скакуне. Пусть большая часть гусар служила не первый год и на поле было не так уж много новичков, но не зря народная мудрость гласит: «Повторение – мать учения». В бою и офицеру, и солдату думать поздно. Надо послушно выполнять команды да совершать многократно заученные движения. Лишь тогда можно рассчитывать на победу, и не просто победу – а на победу с минимальными потерями. Один в поле не воин. Зато все вместе – сила. И сила лишь тогда, когда все действуют как один человек, без лишних размышлений и колебаний.

Разумеется, на гусарах была обычная форма, не имеющая ничего общего с парадно-боевой. Никаких дорогостоящих ментиков и доломанов, обычные долгополые однобортные сюртуки из небеленой коломянки, рейтузы вместо быстро снашивающихся чикчир, на головах – фуражки, на ногах – сапоги второго срока. Офицеры – в вицмундирах. Никаких внешних эффектов, все сугубо простое и удобное.

В других местах вокруг лагеря занятия были иными. Где-то выезжали лошадей, где-то учились рубить, где-то подгоняли амуницию. Плюс – возвращались к полку фуражиры, работали кузни, трудились шорники и прочий необходимый в кавалерии люд…

Подъехавший Кондзеровский застыл на небольшом холме, машинально подмечая достоинства и недочеты эскадрона. Впрочем, последних было немного. Так, неизбежные огрехи, главным образом связанные с теми, кто недавно из мирных поселян превратился в гусаров. Стать воином очень трудно, но что поделать, если без воинов не в силах прожить ни одна страна?

Ничего, научатся. Тут главное – проявлять разумную строгость, ведь без дисциплины нет и не может быть армии.

Вмешиваться в учение подполковник не стал. Не любил докучать подчиненным мелочной опекой. Одно дело – указать, когда что-то делается неправильно, и другое – зря нервировать людей ничего не значащими придирками. Есть офицеры, унтеры, пусть они и занимаются своими непосредственными обязанностями.

Наконец труба сыграла отбой. Лишь тогда Кондзеровский тронул коня и легкой рысью направился к собравшимся в кружок офицерам.

Остальные гусары быстро стали образовывать строй при приближении начальства, однако батальонный командир еще издали махнул рукой. Мол, отдых и есть отдых, ни к чему людей томить в строю понапрасну.

– Ваше высокоблагородие! – начал было рапорт вытянувшийся ротмистр Сазонов, новый командир эскадрона, переведенный к александрийцам из гвардии за мелкие шалости.

– Отставить, – отмахнулся, спрыгивая с коня, Кондзеровский. – Все видел, ротмистр. Молодцы! Еще б немного рекрутов подтянуть.

Сказал больше для порядка. Сазонов, чья служба протекала вблизи зоркого царского ока, без того главное внимание уделял внешнему эффекту.

– На завтра намечено полковое учение. Смотрите, – напомнил подполковник. Хоть он уже стал командиром батальона, но своему бывшему эскадрону, как прежде, уделял самое пристальное внимание.

Офицеры заверили, что не подведут. Между гусарами велось негласное соревнование, кто лучший, и оказаться последним не хотелось никому.

– Орлов, на два слова, – поманил поручика Кондзеровский.

Когда Александр подошел, подполковник увлек его за собой, так, чтобы не слышали остальные, и коротко сказал:

– Я побеседовал со старым Лопухиным. Что-то он все пытался расспрашивать о мелких стычках в последнюю кампанию. Ты о своем наследстве никому не говорил?

– Никому, – пожал плечами Орлов.

Он действительно успел позабыть о непонятных записках. Благие намерения по изучению языков так намерениями и остались. Служба, гульба – до посторонних ли дел офицеру, будь то война или мир? Тут выспаться не всегда получается. Да и нужна ли гусару пыльная книжная премудрость?

Так и хранились бумаги где-то среди нехитрых офицерских пожитков. В чемодане ли, в мешке – про то было ведомо только Аполинарию. Если, конечно, последний тоже не запамятовал, куда засунул доставшуюся барину бесполезную вещицу.

– Может, показалось, но странно, почему об этом вообще зашла речь. Обычное же дело, – пояснил Кондзеровский. – Главное – все намеками, не называя прямо. Или в тех записках действительно что-то есть?

– Откуда я знаю? – отозвался Орлов.

В подобном случае существовало два пути – передать записки тому, кому они действительно нужны, или же постараться разобраться в таинственных записях самому. Но так и оставшийся неизвестным помещик из Пруссии отдал бумаги Орлову и просил никому другому их даже не показывать. Поступить иначе – означало нарушить волю покойного. Уже не говоря, с какой именно стати надо их отдать и почему старому князю? Какое отношение он имеет к хранимым много лет записям?