Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики - Александр Никонов

— Вы представляете, госпожа Елизавета, наш Ясон так сильно избил собаку, что животное погибло!

Елизавета Ростомовна Амашукели (Амашукели — княжеская фамилия; сама Елизавета или «тетя Лиза» — подруга моей бабушки и главная соперница ее по победам над кавалерами в светских салонах дореволюционного Тбилиси) с французским прононсом сообщает всему дому:

— Наш Ясонка, совсем сошел с ума! Нет, подумать только, поймал бедную собаку и забил ее насмерть! Возмутительно!

Ясон, старый высокий железнодорожник, болевший болезнью Паркинсона в ранней стадии, не успел пройти через пост «вахтера», как был ею допрошен:

— Ясон, ты что, на старости лет с ума свихнулся, за что ты собаку убил?

Идет длительное выяснение вопроса, старый и добрейший Ясон плачет, у него трясутся руки, он и мухи-то за свою жизнь не обидел, а тут — на тебе — убил собаку!

Будят Мариам-бебию, и та с трудом вспоминает, что видела во сне собаку … и так далее. Все выясняется, Ясон, плача, уходит домой. Мариам-бебия, так и не поняв сути дела, отправляется смотреть сны дальше, а тетя Лиза — культурно, как подобает княгине, критикует Пепелу за дезинформацию — что спутала «я сон» с именем Ясон.

Наступает жаркий день. Дети-дошкольники вот уже часа три носятся во дворе. Их начинают звать домой полдничать:

— Гия, иди какао пить! — зовут воспитанного мальчика Гию его культурные родители-грузины со второго этажа.

— Мера-бик! — с французским проносом зовет тетя Лиза своего внука Мерабика, — хватит бегать, иди, попей молока и отдохни!

Рива, уже благополучная замужняя женщина «Римма Арониевна», зовет свою племянницу Ларочку:

— Ларочка, иди кушать: у нас сегодня икра, балык, какао … Рива не успевает закончить, как ее перебивает громовым голосом Гурам с первого этажа:

— Ты еще весь меню расскажи, чтобы у других слюнки текли!

Возбужденный этими призывами неработающий пьяница дядя Месроп (это армянское имя такое) зовет своего немытого сынишку Сурика (это не краска, а тоже такое армянское имя, полностью — Сурен):

— Сурык, иды кофэ пыт!

Бедный Сурик, не видавший за свою жизнь даже приличного чая, изумленный тем, что ему предлагают какой-то неведомый кофе, тут же подбегает к дверям халупы дяди Месропа во дворе. Но тот вручает Сурику грязный бидон из-под керосина и сурово приказывает:

— Иды, керосын принесы!

И несчастный Сурик, так и не узнавший вкуса кофе, плетется за угол в керосиновую лавку …

Наступает вечер. Самый ранний вечер — пять часов. Четыре часа — это еще день, а пять — уже вечер. Возвращаются мужья с работы. Эмиль и Арам живут на одном этаже — втором, под нами, и работают в кроватной артели вместе. Вместе и пьют чачу после работы.

Ах вы, пьяницы! — сперва слышен зычный голос «вахтера», а затем уже появляются фигуры Эмиля и Арама, поддерживающих друг друга. С трудом они взбираются по лестнице, и — чу! — слышен звук удара по чему-то мягкому и визг Зины. Комната Эмиля по коридору первая, вот Зина и завизжала первой. Арам еще с минуту плетется, ударяясь о бока веранды, до своей комнаты, и вот уже слышны глухие удары Арамовых кулаков о бока его жены Маро, и ее сдержанные стоны. С Эмиля и Арама начиналось обычно в нашем дворе традиционное избиение жен. Зина-то бойкая, она и сама сдачи даст, и за избиение утром денег с мужа возьмет. Еще бы — Эмиль — участник войны, член партии — боится огласки. А с беспутного Арама взятки гладки. Маро с детьми бежит наверх к нам. Бабушка прячет их на шатающийся железный балкон, и те в страхе ложатся на металлический пол.

Арам (метр пятьдесят ростом, пятьдесят кило весом) соображает, где семья, и тоже поднимается к нам. Бабушка приветливо открывает дверь и ему.

Где Маро? — свирепо вращая глазами, голосом средневекового киллера, вопрошает Арам.

Арам-джан, здравствуй, дорогой, заходи, сколько времени мы не виделись!

— приглашает его бабушка. Арам заходит и садится на кушетку у двери. — Для чего тебе Маро? — спрашивает бабушка.

Я у нее кров пыт буду! — заявляет Арам.

Арам-джан, а как ты будешь у нее кровь пить? — интересуется бабушка.

Арам открывает рот, соображает что-то, и потом поясняет:

Я ей горло рэзат буду и кров пыт! — уже устало разъясняет Арам.

А за что, Арам-джан? — не отстает бабушка.

Семь дней работал, семьсот рублей заработал, семь индюков купил, принес Маро, а она … — и Арам устало завращав глазами, закрывает их, и, храпя, падает на кушетку. Арам был помешан на цифре семь… Через несколько минут Маро с детьми, поднимут спящего щупленького Арама с кушетки, поволокут домой, уложат спать, и заботливо укроют одеялом.

Идет битье жен и на первом этаже напротив. Там живет очень толстая, килограмм на сто сорок, армянка и ее муж, тоже армянин, но которого никто никогда не видел. Фамилии их тоже никто не знал, да и имен тоже — жили они обособленно. Кто-то называл ее просто — «толстая женщина», ну а бабушка придумала ей кличку «Мусорян». Когда «толстая женщина» садилась у окна, то начинала интенсивно есть, а шкурки, кости, кожуру и прочие отходы бросала на двор прямо под окном. Вокруг нее вечно был мусор, отсюда и «Мусорян». У нее с мужем был малолетний сынок по имени «Баджуджи» (прости Господи!). Так он первым реагировал на мощные удары мужа по телу г-жи Мусорян. Сама же г-жа Мусорян не кричала, потому, что, во-первых, кричать ей было лень, а во-вторых, нужно быть Майком Тайсоном, чтобы пронять ударами столь мощное тело. Зато Баджуджи орал так, что глушил все остальные крики и шумы.

И во дворе битье жен идет полным ходом. Старую партийную работницу, чуть ли не соратницу Клары Цеткин и Розы Люксембург, бьет старый же ее муж, довольно темная личность; идет ругань на идиш, так как оба — евреи. Дядя Минас, если он не у второй жены, бьет скромную и молчаливую первую жену; Витька-алкаш за неимением жены, бьет сестру Нелю. Только хилый сапожник Погос не бьет свою жену, потому, что бьет она его — почему мало денег заработал?

А когда уже становилось совсем темно, безногий сапожник Коля с «того двора», пьяный в дым, начинал с отчаянным матом пробираться домой по неосвещенному ночному двору, и конечно же, обязательно попадал в какую-нибудь яму. Продолжая матюгаться, он все-таки выбирается из ямы, доплетается до своей будки, и идет обратно, волоча тоже уже пьяненькую свою женушку Олю. Он доводит ее до ямы и снова падает в нее — на сей раз уже умышленно. Теперь же он, отчаянно костыляя (костылем, разумеется!) свою Олю, заставляет ее поднять его и доволочь до дому.

Самое же ужасное завершение дня нашего дома заключалось в явлении Вовы. Вова — это особая судьба. Добропорядочные грузины, муж и жена Картвелишвили, не имея детей, усыновили ребенка, рожденного русской женщиной в тюрьме. Женщина умерла при родах, а Картвелишвили взяли родившегося малыша. Уже с детства было видно, что голубоглазый блондин Вова — не грузин, а гораздо более северной нации. Хулиганил Вова с детства, а годам к двадцати, став, буквально монстром, стал пить запоем и чудить. Силы он был немеренной — когда я, пытаясь его как-то успокоить, стал рядом с ним, то он, ухватив меня за ворот, поднял одной рукой от пола и заглянул в глаза. Я увидел совершенно круглые белые глаза, дикую остекленевшую улыбку бравого солдата Швейка, и уже считал себя выброшенным в окно с третьего этажа (а жил Вова на третьем этаже напротив нас). Но Вова произнес только: — Это ты, Нурик? Тогда иди на …! — и опустил меня на пол.