Сандаловое дерево - Элли Ньюмарк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы с Фелисити лежали в бунгало в состоянии, близком к ступору, слуги не откликались на зов, умер один из наших пони. На следующей неделе рикши стали отказывать в перевозке до наступления заката, водонос постоянно смачивал плетеные экраны на окнах, а заодно и себя, но ничего не помогало. Я просыпалась среди ночи, измученная и раздраженная, и шла будить слугу.
Иссушенная земля растрескалась, зарницы вспыхивали в небе, сандаловое дерево увяло и посерело под слоем пыли. Вороны прыгали, распахнув клювы, и жуткие запахи долетали со стороны реки. Восковые печати оплыли, книги протестующе покоробились, а опахало замирало лишь глубокой ночью. День за днем солнце опускалось за горизонт яростным раскаленным шаром, и местные гадали, чем они могли так прогневить Лакшми. Наконец, двадцать восьмого июня, над горами сгустились тучи. Все смотрели на них, не смея произнести и слова. Первый дождь с ревом обрушился на землю глухой стеной воды. Мы с Фелисити выскочили наружу танцевать босиком под ливнем. Крестьяне попадали на колени прямо в грязь, вознося благодарность богам. Дождь прекратился резко, и воздух сделался таким тяжелым, словно дышишь сквозь мокрую ткань. Но когда солнце выглянуло вновь, отмытый мир засверкал, а сандаловое дерево отозвалось птичьей трелью. От промокшей земли поднимался пар, а новые тучи уже сдвинулись угрюмо над горами, и муссон задул с новой силой. Не переставая лило целую неделю, и зловредная зеленая плесень начала расползаться по бумаге, одежде, кожаным вещам. Какие-то насекомые поедали мои книги, а сам дом будто вырастил себе шкуру. Термиты прокладывали ходы к бамбуковым циновкам, противные жуки, гусеницы и многоножки захватывали дом. Некоторые из насекомых очаровывали нас своей деликатной красотой: мотыльки с просвечивающими зелеными крылышками, кроваво-красные мухи и мохнатые гусеницы с оранжевыми полосками. Мы начали коллекционировать самых странных из них, складывая в банки.
По ночам луна проглядывает сквозь тучи и мерцает в лужах дождевой воды, дрожа, словно поле из упавших с неба звезд, вокруг нашей веранды. Мы засыпаем под кваканье лягушек и стук дождя по тростниковой крыше.
Август 1856
Вчера утром я слышала, как Фелисити кашляет в своей комнате, но потом она уверяла меня, что в этом нет ничего страшного. Я слышала, что чахотка, отступив и дав больному передышку, может вернуться через месяцы, а то и годы. Но Фелисити убедила меня, что чувствует себя превосходно. К счастью, я привезла с собой достаточный запас легочных облаток, которые, по всей видимости, и помогли ей во время предыдущего наступления болезни. От меня также потребовали взять с собой немалое количество хинина, ипекакуаны, порошков, касторки, ртутных солей и рвотного камня. Мать никак не могла остановиться, рассуждая о холере, черной лихорадке, тифе, дизентерии и малярии. Она трагически переживала возможность того, что я могу умереть прежде, чем успею выйти замуж. Меня так и подмывало сказать ей, что от всего этого единственным действенным средством, согласно Фанни Паркс, является большой черный кусок опиума в кальяне, но я сдерживалась, дабы не помешать ей отослать меня в Индию.
Днем мы накупили всякой всячины у бродячего торговца, появившегося в дверях в одном тюрбане и набедренной повязке, с жестяным ящиком на голове. Он разложил на веранде свои товары, и мы купили свинцовые карандаши, карболовое мыло, горный мед и ленты. Я почти купила еще и зубную щетку, но Фелисити предупредила, что щетку лоточник, скорее всего, стащил из дома какого-нибудь сахиба, а то и нашел в мусоре. Мы так и продолжали пользоваться палочками из прутьев дерева ним. Мне уже начинает нравиться их острый, горький вкус. Фелисити купила себе пару персидских домашних туфель — бархат цвета сливы и по нему золотая вышивка, — их задранные кверху носы привели ее в восторг.
Август 1856
Когда нам взбредает в голову выбраться из дома, мы едем через деревню. У Фелисити есть дурзи — так здесь называют портних, — которая шьет особенные юбки для верховой езды, они с разрезом посередине, так что можно ездить как в обычном седле, так и в женском. Сначала это казалось как-то непристойно, но теперь я привыкла. Не могу сдержать улыбки, представляя, какой вышел бы скандал, доведись кому-нибудь из наших матерей увидеть, как мы скачем подобным образом. Они бы решили, что мы потакаем себе в распущенности.
В деревне мы гуляем по небольшому базарчику, где торговцы сидят прямо на земле возле своих открытых палаток, покуривая кальян в ожидании покупателей. Иногда мы покупаем маленькие печеные тыквы, начиненные фенхелем и жареным луком, или горячий пирожок с овощной начинкой, завернутой в сложенный конусом лист, обжаренный на масле.
Фелисити использует эти поездки еще и для того, чтобы завезти чечевицу и успокоительную микстуру в маленький детский приют, который содержат шотландские миссионеры. На прошлой неделе, по пути в приют, я видела женщину, положившую голого малыша прямо в грязь на дорожке. Мы позвали ее, но она бросилась бежать и даже не оглянулась. Мы смотрели на тихонько плакавшую малышку, которая забылась скоро каким-то необычным сном. Фелисити спешилась и подошла к ней. Я видела, как помрачнело ее лицо, когда она осматривала раздутый живот ребенка. Фелисити сказала, что матери, возможно, нечем кормить ее, поэтому она оставила девочку нам. Мы отвезли малышку в приют.
Фелисити говорит, что эти дети становятся «рисовыми христианами», готовыми молиться любому богу за кусок хлеба. Но она никогда не ссорится с миссионерами и говорит так: «Лучше Иисус и полный желудок, чем рынок рабов. Четырехлетняя девочка стоит в Пешаваре двух лошадей». Не сомневаюсь, так оно и есть, но все же интересно, что почувствовала бы я, если бы явившиеся в Англию индийцы попытались обратить нас в свою веру.
Она привозит детям сахарный тростник, который они очищают зубами, а потом впиваются в сладкую сердцевину. Я видела, как Фелисити целовала детей с покрытыми коростой глазами и струпьями на ногах. Иногда она собирает под фикусом на территории миссии беспризорных и учит английским словам, что очень забавляет всех участников предприятия.
Боюсь, как бы к ней не привязалась какая-нибудь омерзительная болезнь, но она говорит, что родилась здесь и здешние хвори к ней не пристают.
Однажды, когда я с беспокойством оглядывала пыльный, забитый грязными детьми пятачок, она нежно коснулась моей руки и сказала: «Не суди и не порицай. Только радость».
«Дело не в осуждении, — ответила я. — Нужна осторожность».
«Адела, милая. В Индии каждый может выглядеть здоровым в полдень и лечь в могилу к обеду. Если приходится выбирать между радостью и осторожностью, то я выбираю радость». С этими словами она подхватила какого-то чесоточного, полуголого ребенка и, танцуя, унеслась прочь, напевая все ту же дурацкую американскую песенку «Леди из Кемптауна» и сопровождаемая ватагой оборванцев, счастливо орущих ей в такт.
Сентябрь 1856
Аллилуйя! Она согласилась построить приличную кухню. Хаким что-то бормотал себе под нос и дулся в своей зловонной хижине, совершенно ошарашенный идеей готовить внутри дома. Наверно, так бы чувствовала себя моя мать, если бы ей предложили держать в спальне волов. На кухне у чужестранцев все совсем не так, как надо ему, он не уверен, что там не убивают голубей или, да простит его Аллах, туда не забредет свиная отбивная. Когда он пригрозил уйти, Фелисити согласилась оставить старую кухню, уверив, что новая кухня нужна для того, чтобы доставить удовольствие нам. Тут он немного смягчился, но продолжал поглядывать на нас с подозрением, опасаясь, что новый порядок может сказаться на его заработке. Если мы решим сами покупать продукты, он потеряет комиссионные, которые берет с рыночных палаток. По-моему, свои счета Хаким ведет нисколько не лучше, чем готовит.
Кули ежедневно доставляют кирпичи и доски, а мы послали в Калькутту за прекрасной современной плитой.
Сентябрь 1856
Приглашения на танцы и любительские спектакли прибывают из Симлы с уверениями, что там на каждую женщину приходится шестеро мужчин. До сих пор нам удавалось отговариваться, но приглашение к чаю от матери Фелисити пришлось принять. Очевидно, ей захотелось наконец познакомиться с компаньонкой своей дочери и, возможно, удостовериться в том, что тревожный отчет миссис Кроули не лишен оснований. Фелисити сочла за лучшее успокоить мать, чтобы она оставила нас в покое.
Мы надели скромные платья и кринолины, пахнувшие камфарой от долгого хранения, и наняли легкую двуколку — тонгу, — которая и доставила нас в «Дамский клуб» в Симле, где мы сняли комнату на ночь.