Пепельные цветы - Алексей Анатольевич Притуляк

На рынке в Ньюпорте достигнут очередной максимум цен на кукурузу и картофель: двадцать фунтов за фунт. Не за фунт стерлингов, ребята, – ха-ха! – а за фунт овоща.

Ну и печальные новости, куда ж без печальных новостей. Наши сыграли вничью с "Энджелз оф Пауэр" – один-один. Это раз.

Два: к нам не приедет Клео Назаракис, ребята. Поп-дива отменила своё турне по западной Европе в связи с похолоданием и выпадением радиоактивных осадков.

Та-ак, что там у нас ещё… Ага… В связи с атомной бомбардировкой Испании отменены все авиарейсы в страну дона Кихота и Сервантеса… Ты не знаешь, кто эти парни? Я тоже ни в зуб ногой. Но если "дон", то ведь наверняка это парень из мафии…"

Радио заглохло. Это Маклахен, шаги которого Шон не услышал. Да, слух у него тоже был не ахти после той контузии, и всё ухудшался, как ни не хотелось признаться себе в этом.

Пирс Маклахен постоял над радио, постукивая по нему кулаком. Потом повернулся, тяжело уставился на Деллахи. Смотрел несколько минут, не отрывая остекленевшего пустого взгляда. Пьяный, что ли? Хотя, вряд ли этот человек хотя бы раз в жизни допивался до такой степени, на которую тянул сейчас его вид.

– Рыба, – наконец разлепил рот хозяин.

– Рыба? – Деллахи поднял на него глаза.

– Полно рыбы, – качнул головой Маклахен. – Под ней не видно воды. Её так много, что кажется, будто вся рыба в море передохла.

– Это очень п-пэ-элохо, – сказал Деллахи.

– Куда уж хуже-то! Сначала я думал, что это слой пепла такой толстый. А когда спустился к воде… И туман стоит такой густой и такой вонючий, что я сблевал раз десять.

– Х-химическое оружие. П-позавчера они т-травили Н-н-нэ-э-норвегию. К морю л-лэ-э-лучше не х-ходить.

– Что ж они делают-то, твари!

– Б-бе-е-рут место п-под солнцем, – пожал плечами Шон. И усмехнулся: – А с-солнца-то и нет.

– И места нет, – кивнул Маклахен.

– Они уже п-поняли. И рады бы остановить л-лэ-э-локомотив, да п-поздно.

Он спокойно и изучающе посмотрел хозяину в лицо. Нет необходимости говорить о том, что Маклахена он не боялся. Совсем. В отличие от всех остальных. Маклахен был ему безразличен и отчасти мерзок, но особого отвращения он не испытывал. Каждый человек имеет право быть таким, каким ему больше нравится. Таким, каким он умеет быть. Если он сильно мешает жить другим, его можно убить. Если не мешает, на него можно просто забить и оставить его наедине с собственной мерзостью.

В чём-то Маклахен даже заслуживал определённого уважения: например, он несомненно силён, он уверен в том, что живёт правильно, он знает, чего хочет, он не трус, не нытик и никогда не пойдёт на попятный. И наверняка он умеет получить то, что хочет. В чём-то он превосходит его, Деллахи, где-то он сильнее его, так что повода смотреть на него свысока и морщиться при его появлении, упиваясь собственной правильностью, у Шона не было.

– Жрать уже почти нечего, – сказал Маклахен. – А теперь и рыбы нет. Надо плыть на большую землю. А как? На море дышать нечем. Да и не пробиться через эту рыбную шапку.

– У нас ещё к-кэ-э-корова есть.

– У вас? – вспыхнул хозяин. – Ну так и жрите свою корову. А у меня жрать не просите.

– Д-дэ-э-вести.

Пирс Маклахен рассмеялся. Зло, презрительно.

– Засунь их себе знаешь куда, свои бумажки, – сказал он.

– П-пэ-э-пятьсот.

– Да пошёл ты.

– Я н-не знаю, сколько с-сэ-э-стоит корова. Т-тысяча?

Маклахен махнул рукой, пошёл к двери в коридор. Взявшись за ручку, остановился.

– Вот что… – сказал он. – Собирай-ка ты всю вашу компанию и проваливайте-ка вы ко всем чертям. Я вас не прокормлю.

– К-кэ-э-куда? – спокойно спросил Деллахи.

– А это не моё дело.

– Н-нет, – покачал он головой. – Никто н-никуда не п-пэ-эровалит.

– Ну что ж…

Хлопнула дверь, Маклахен скрылся в коридоре.

Конечно, никто никуда не провалит. Некуда им проваливать. Маклахен может беситься сколько ему угодно. Может даже попробовать выкинуть их силой…

Деллахи смотрел на вещи реально. Он прекрасно понимал, что все они здесь, на острове, просто доживают. Они обречены. Рано или поздно война накроет их – это тебе не какая-нибудь локальная заварушка, где взвод солдат бегает с пукалками и отстреливает другой взвод, а потом всем надоедает эта беготня и они идут пить пиво. Нет, на этот раз всё было гораздо серьёзней, и, посчитав шансы, он пришёл к выводу, что шансов у них нет.

И тем не менее, ему было страшно. И больше всего он страшился голода и медленной болезненной смерти. Одно дело, если бы их накрыло ракетой или хотя бы волной. Но никто не станет пускать ракету в какой-то там островок, который и на карте-то не сразу разглядишь. Поэтому больше всего он боялся голода и медленного умирания – исхода, который с каждым днём становился все очевидней.

Ему было страшно не за себя.

Он боялся за неё. И за ребёнка, который у неё никогда не родится, но который, чёрт возьми, обязан родиться! И для которого он, Шон Деллахи обязан сделать всё возможное. Слишком много, как оказалось, он задолжал.

И вот – рыба. Рыбы, которая могла кормить их ещё долго, очень долго, бесконечно долго – до самой смерти, – вдруг не стало. Нет, она, конечно, есть где-нибудь. Но её нет.

– Б-бог! – он поднял лицо к потолку. – Слышишь? Т-ты с-сука, бог!

– Ай мэ! Что ж ты говоришь-то!

Цыганка. Вошла неслышно, потихоньку, и замерла у двери.

– П-пэ-э-равду, старая.

Она сокрушённо покачала головой.

– Он же ни в чём не виноват, – сказала. – Не он это всё придумал.

– Он п-придумал тех, кто это всё п-пэ-э-ридумал.

– Мало грешен? Зачем ещё грешишь? Он людей по образу своему и подобию сотворил.

Она подошла, встала напротив, сложив руки на животе, глядя на него грустно и жалостливо.

– Значит, он т-тэ-э-такая же сволочь, к-как и я? – усмехнулся Деллахи.

– Тьфу на тебя, греховодник! – рассердилась Джайя. – Бог людей не убивал, как ты.

– К-конечно, не как я, – кивнул он. – Я из винтовки, п-по одному. А он – с-сэ-э-сразу тысячами. Ч-чего ме-ме-е-лочиться, д-дескать. Или он т-тоже на в-вэ-э-войне? А с кем воюет всем-милостивый?

– Скверна на тебе, – покачала она головой. – Не можешь ты никак успокоиться сердцем. Простить не можешь… А ты прости! Прости.

Деллахи махнул рукой.

– П-пэ-э-плевать. Забыл д-давно.

– Нет, – качнула она головой.

– Да. Мне за… за-а неё обидно. Она же ни в чем н-не виновата… А т-ты? Ты в чём г-гэ-э-грешна? Т-тебя он за что?

– Я тебе исповедоваться не собираюсь, – поджала губы цыганка. – Грехов у меня не