Фонд и Империя - Айзек Азимов

— Он есть, — ответила Бэйта так, что ее губы не пошевелились. — Он умен, вот и все. И твой дядя прав. Он как раз тот, кого мы можем использовать, если еще есть время.

После короткой паузы Торан прошептал:

— Знаешь, чем я занимаюсь, Бэй? Я просто мечтаю, лежа на солнышке. Вещи становятся отчетливыми, так сладко. — Его голос почти затих, потом снова набрал силу. — Помнишь, что в колледже говорил д-р Эманн, Бэй? Фонд не может проиграть, но это не означает, что правители Фонда не могут проиграть. Разве настоящая история Фонда не началась с того момента, когда Сэлвор Хардин разогнал всех Энциклопедистов и воцарился на Терминусе как его первый Мэр? А затем, в следующем столетии, разве Хобер Мэллоу не пришел к власти с помощью таких же крутых мер? Таким образом, уже дважды правители были побеждены; значит, это возможно. Тогда почему же они не могут быть побеждены нами?

— Это устаревший книжный довод. Что за пустые мечты!

— Да? Давай пойдем дальше. Что такое Гавен? Разве это не часть Фонда? Это лишь часть наших людей, так сказать. Если мы станем крупными шишками, то Фонд снова выиграет, и лишь нынешние лидеры останутся в проигрыше.

— Но это большая разница — между «мы можем» и «мы будем». Ты просто несешь вздор.

Торан поежился.

— Да нет же, Бэй, это просто у тебя снова кислое настроение. Зачем ты хочешь мне испортить настроение? Я тогда пойду спать, если ты не возражаешь.

Но Бэйта подняла голову и вдруг внезапно, непонятно с чего, захихикала. И, сняв очки, посмотрела на берег, прикрывая глаза ладонью.

Торан тоже поднял голову, встал и обернулся, глядя в том же направлении, что и она.

Бэйта, похоже, смотрела на тщедушную фигуру, которая, задрав ноги вверх, ходила на руках на потеху толпе случайных зрителей. Это был один из нищих акробатов побережья, чьи гибкие суставы выворачивались и хрустели ради брошенных монет.

Охранник пляжа приказал ему идти своей дорогой, но, балансируя на одной руке вниз головой, клоун показал ему нос. Охранник угрожающе приблизился и тут же откатился назад, получив удар ногой в живот. Клоун выпрямился, поглядывая в сторону только что нанесенного удара, и был таков, пока явно доброжелательная толпа сдерживала кипятившегося охранника.

Клоун, петляя, пошел по берегу дальше. Он проходил мимо множества людей, часто колебался, идти ли дальше, но нигде не задерживался. Толпа, которая наблюдала за ним, рассеялась. Охранник удалился.

— Он странный парень, — сказала с удивлением Бэйта, и Торан безразлично согласился. Клоун был уже достаточно близко, чтобы его можно было хорошо рассмотреть. Его худое лицо постепенно сужалось книзу, а нос, с массивными крыльями и мясистым кончиком, тем не менее не выглядел хищно. Его длинные стройные конечности и паучье тело, еще более подчеркиваемое костюмом, двигались легко и грациозно. Но все же не покидало ощущение, что всего его собрали вместе совершенно случайно.

Глядя на него, нельзя было не улыбаться.

Клоун внезапно почувствовал на себе их взгляды. Он остановился, пройдя мимо них, и, быстро обернувшись, подошел. Его большие карие глаза остановились на Бэйте.

Та явно смутилась.

Клоун улыбнулся, но от этого его клювастое лицо стало только грустнее. А затем заговорил на мягком, правильном диалекте Центральных Секторов.

— Если бы я сейчас пользовался разумом, данным мне Добрыми Духами, — сказал он, — то я бы сказал, что такая госпожа не может существовать в действительности — и здравомыслящий человек принял бы мечту за действительность. И все же лучше пусть я буду сумасшедшим и поверю, что эти колдовские, волшебные глаза существуют.

Бэйта широко раскрыла глаза и сказала:

— Ого!

Торан рассмеялся:

— Ох, волшебница. Продолжай! Бэйта, это стоит пятерки. Пусть он заслужит ее.

Но клоун прыгнул вперед:

— Нет, моя госпожа, не поймите меня превратно. Я говорю так не из-за денег, а из-за ваших ясных глаз и прелестного лица.

— Что ж, спасибо, — затем Торану, — Тори, как ты думаешь, он пьян?

— И не только из-за глаз и лица, — бормотал клоун, и слова были одно безумнее другого, — но также из-за ума, ясного и здравого, и доброго, к тому же.

Торан поднялся, взял белый халат, не надеваемый вот уже четыре дня, и запахнулся в него.

— Ладно, приятель, — сказал он, — предположим, что ты сообщил мне все, что собирался, и хватит надоедать моей жене.

Клоун испуганно попятился, и его тщедушное тело съежилось.

— Я ведь не хотел причинить вам зла. Меня здесь никто не знает, и, как было уже сказано, я помешанный, хотя могу кое-что читать по лицам. За красотой этой госпожи скрывается доброе сердце, которое поможет мне в моей беде, вот почему я так смело говорю.

— Пять кредитов помогут тебе в твоей беде? — сухо поинтересовался Торан и протянул монету.

Но клоун не пошевелился, чтобы взять ее, и Бэйта сказала:

— Позволь мне поговорить с ним, Тори. — И быстро добавила, тоном ниже: — Нет смысла раздражаться из-за глупостей. Это все его диалект — наверное, и наша речь так же странно звучит для него.

Она спросила:

— В чем ваша беда? Ведь вы не боитесь охранника? Он вас не тронет.

— О нет, это не он. Он всего лишь ветерок, который гонит пыль у моих ног. Тот — шторм, который разметает миры в разные стороны, а потом сталкивает их. Неделю назад я убежал, я спал на улицах, я скрывался среди толпы. Я всматривался во многие лица, во многие лица, надеясь на помощь. И нашел ее здесь.

Он повторил последнюю фразу более мягким, но взволнованным тоном, и его большие глаза были беспокойны:

— Я нашел ее здесь.

— Но, — сказала Бэйта веско, — я бы рада была помочь, но вообще-то я, друг, не очень надежное укрытие против шторма, сметающего миры. Честно говоря, я могла бы…

Вблизи раздался раздраженный повелительный голос, прервавший разговор:

— Эй, ты, грязное плутовское отродье…

Это был береговой охранник — с красным горящим лицом, с искаженным ртом он бежал к ним. Он указал своим маломощным бластером с глушителем:

— Держите его, вы, двое. Не дайте ему уйти. — Его тяжелая рука упала на тонкое плечо клоуна, который захныкал.

Торан спросил:

— Что он сделал?

— Что он сделал? Что он сделал? Как это — что? — Охранник полез в висящий на поясе кошелек и вытащил малиновый носовой платок, которым отер свою голую шею. Потом сказал с облегчением:

— Я скажу вам, что он сделал. Он сбежал. Об этом уже известно на Калгане, и я узнал бы его еще раньше, если бы он стоял на ногах, а не на своей птичьей голове. — И он оглушительно, беззлобно рассмеялся над своей жертвой.