Пробуждение Дениса Анатольевича - Лев Гурский

Да ведь это же бунт, разозлился я на депутатов. Кем они себя возомнили — царями природы? Кто им дал право самим решать, на кого они похожи? Ну я им устрою свободное волеизъявление!

— Вы правы, тут недоработочка, — произнес я вслух. — Спасибо за своевременный сигнал. Демократия полезна лишь до известных пределов, дальше стоп. Отныне в России этих скотов будут не выбирать, а назначать сверху, президентскими Указами…

Нет-нет, — поспешно добавил я, увидев, как лицо немца стало вытягиваться по вертикали. — Я не депутатов в данном случае имею в виду, а зверюшек этих редких. Обещаю, что замеченный вами перекос будет устранен. Они, вонючки, у меня строем пойдут патронировать утконосов, шакалов, скунсов, медуз, белых мышей, и пусть только попробуют пискнуть, что на них не похожи… Кстати, я вообще с большим уважением отношусь к фауне, имейте в виду.

— Безусловно, господин президент, это все заметили, — кивнул немец. — Недаром же вы своим любимым фильмом назвали «Том и Джерри»…

Ну вот, доигрался. Взял и где-то выболтал по пьяни сокровенное.

— Это недоразумение, — твердо сказал я, глядя прямо в глаза корреспонденту. — Трудности перевода с русского. На самом деле имелся в виду фильм выдающегося режиссера Федора… то есть Сергея Федоровича Бондарчука «Война и мир», по роману нашего классика Лео Толстого. И других вариантов быть не может. Россия, вы знаете, страна культуроцентричная. Библиотеки, театры, музеи — наше главное духовное достояние, не забудьте подчеркнуть.

Немец опять глубокомысленно покивал.

— О да, — сказал он. — Мы помним, что вы распорядились заморозить цены на билеты в музеях. Вы это сделали, чтобы в период кризиса экспозиции оставались доступными для молодежи?

Билеты? Чушь какая, подумал я. Из пушки бабахнуто по воробьям. Даже на настоящий популизм эта мелочь не тянет. Вот если бы я приказал открыть в музеях дешевые буфеты, то да, народ бы толпой ломанулся в очаги культуры. Третьяковская галерея сразу стала бы популярнее вещевого рынка в Лужниках. А так — вряд ли.

— Ну, в общем, да, — ответил я. — И поэтому тоже. Рынок съел нашу бесплатную медицину и почти доедает бесплатное образование. Пускай хоть в этом секторе остается небольшая халявка. Что бы ни случилось с долларом, наши люди всегда смогут посмотреть на «Утро в сосновом лесу» за тот же докризисный рубль. К слову, и сами музеи не в большом убытке: народ-то все равно туда не ходит. Это, скорее, психологический фактор. Молодое поколение россиян должно чувствовать уверенность в завтрашнем дне.

Услышав о молодом поколении, корреспондент «Шпигеля» азартно потер свои бледные ручонки. Не музеи немца интересовали. Похоже, он расставил мне какую-то ловушку, а я в нее попался.

— Значит, вы считаете, что пропагандируемые вами телесные наказания тоже помогут молодежи почувствовать уверенность? — спросил он. — Признаться, ваше сегодняшнее выступление в Кремле вызвало у меня замешательство, и не только у меня…

Оперативно работает, сука, мысленно восхитился я. Получаса ведь не прошло, как я чуть-чуть пригрозил Славику, а фриц уже в курсе. Кто-то из общественников меня моментально слил. Не удивлюсь, если этим «кто-то» окажется атаман Лагутин. Надо было вернуть гаду его шашку, чтоб не возникал. Но нет, теперь поздно. Придется отбиваться, чем Бог послал. То есть гнать пургу.

— Что плохого в телесных наказаниях? — Я постарался изобразить удивление. — Ребенка невредно иногда посечь. И в Англии при королеве Виктории это было. И у вас в Германии, еще при Бисмарке. Метод действенный. Русская педагогика, от Ушинского до Сухомлинского, традиционно была построена на розге. Как сказал еще один наш педагогический классик Антон Семенович Макаренко: «Если детей баловать, из них вырастут настоящие разбойники».

— Извините, господин президент, я вынужден вас поправить, — вежливо произнес немец-наглец. — Это не из Макаренко цитата, а из советского фильма «Снежная королева», киностудия «Ленфильм».

— А вам почем знать? — недипломатично буркнул я. — Можно подумать, что в Гамбурге показывают старые советские фильмы.

— Видите ли, господин президент, Ханс Зильверс — мое новое имя, — услышал я в ответ. — А тридцать пять лет своей жизни я прожил в Питере. И звали меня Константином Селиверстовым.

— Врешь, немчура! — рассердился я. Моя слива-фигуристка резко подпрыгнула и прицельно чпокнула в темячко изнутри. — Не можешь ты вот так запросто оказаться питерским. Это я питерский, а не ты! Ну-ка скажи, как при большевиках называлась улица Шпалерная?

— Улица Воинова, — без паузы ответил то ли Ханс, то ли Костя.

— А Финляндский вокзал как в народе зовут?

— Финбан. Может быть, вы теперь позволите вернуться к интервью, господин президент? У меня еще осталась пара вопросов.

Я внимательно присмотрелся к гостю и не увидел в его физиономии ничего немецкого. И вправду, какой из него тевтон? Паспорт у него германский, а в остальном обычный чахлый питерский сорняк. С предателем малой родины можно не миндальничать, а гнать в шею.

— Шиш тебе вместо интервью, — заявил я. Маленькое чугунное ядрышко у меня в голове торжественно отстукивало каждое мое слово. — Я его обещал дать немцу, а не бывшему ленинградцу. Так что пошел вон. Только признайся напоследок: какого хрена ты умотал за бугор? Что, тамошние кирхи лучше Казанского собора?

Ханс-Костя осознал, что беседе конец, и сразу отвязался.

— Да потому я и умотал, — с вызовом ответил он, — что у меня уже в печенках сидит эта наша… теперь, извините, ваша, господин президент, интересная жизнь. Потому что Россию каждый день шатает из стороны в сторону, как пьяного. Сегодня у вас рыночная экономика, завтра опять командная. Сегодня у вас права человека, а завтра вы обещаете вырвать ноги из жопы и строем голосовать за утконосов… И зря вы меня ленинградцем называете, Денис Анатольевич. Я петербуржец в пятом поколении и им останусь даже в Гамбурге. А из Ленинграда я уехал и нисколько не жалею.

— Ну и вали отсюда в свой занюханный Гамбург, — посоветовал я ему. — Можем и пинками отсюда проводить.

— Ну и отвалю, — пожал хилыми плечами предатель. — И сегодня же распишу во всех деталях, как меня пинками выгнали из Кремля. Наш читатель обожает истории про дер гроссе руссише хамство.

— Охрана! — Я хлопнул в ладоши. Из-за приоткрытой двери моего кабинета тотчас же выкатились полдюжины накачанных Вов. Они рассредоточились по комнате и замерли в таких угрожающих позах, что фальшивый немец невольно съежился. — Очень вежливо отконвоируйте герра Селиверстова в банкетный зал и проследите, чтобы его накормили самым лучшим, что есть. Черная икра, рябчики, трюфеля, фуа-гра… Не выпускайте его из Кремля, пока он не пожрет хорошенько. И с собой разрешите унести все, что не доест. И проводите с духовым оркестром. И пусть эта сволочь только посмеет потом где-нибудь печатно вякнуть, будто в Москве с ним обошлись негостеприимно!..

Когда брыкающегося корреспондента унесли кормить деликатесами, я подвел итоги. Встреча прошла, в общем-то, плодотворно. С небольшим перевесом по очкам, но я выиграл этот матч: узнал о себе много нового и сам не выдал врагу ни одной гостайны. А главное, я наконец-то не выбился из графика. Через пару минут можно будет спокойно встречаться с румынским президентом и…

— Денис Анатольевич, на связи Генеральный прокурор, — прервал мои победные раздумья Вова-референт, просунув голову в дверь. — Говорит, это срочно. Прикажете вас соединить?

Невидимому ангелу Мисаилу не до шуток. Он обижается. Каких-то полчаса назад он меня практически уберег от катастрофы — в то время как истерик и паникер Рафаил своим алармом чуть не увлек меня в бездну.

И что же он, Мисаил, видит от меня вместо благодарности? Он видит, что теперь я следую советам перестраховщика Рафы.

Это чистая правда, но я не виноват: принимая решения, я должен исходить из конкретной ситуации. Полчаса назад прав был один, теперь я принимаю сторону другого. И вот уже минут двадцать сижу в своем убежище — комнатке, примыкающей к Круглому залу.

Потому что мне лучше не высовываться до самого часа «Икс». Мало ли кто меня может увидеть в кремлевском дворе. Мне еще повезло, что эти кремлевские секьюрити очень торопились и не обыскали мою сумку. Иначе я сидел бы сейчас совершенно в другом месте.

«Глупо, глупо, — бубнит у меня над ухом уязвленный Мисаил. — Ты законопатился здесь, как таракан в щели. Случись что, ты узнаешь об этом позже всех. А если встречу опять отодвинут?»

«Утихомирься ты, Мис. — Рафаил вальяжен и снисходителен. — Все будет в ажуре. Перенос встречи на высшем уровне есть дипломатический форс-мажор, а уж вторичный перенос — дипломатический нонсенс. Служба протокола больше этого не допустит. Бомба два раза в одну воронку не падает».