Телефонная книжка - Евгений Шварц

И цвет лица был слишком уж бледный. Итак, Дима воспринимался мной как последний в роде. Династическая одаренность сохранилась в нем, но золото его головы не собиралось ли перейти в рыжий цвет? Впрочем, несмотря на некоторую вялость профиля, был он скорее энергичен и никак не глуп. Метнуло его в актеры, потом в киноактеры. Здесь, в одном из капустников, где человек высказывается полнее, он написал прелестный монолог. Пародию. Я такие вещи уважаю. Было это в Доме кино. Потом его метнуло в завлиты Ленин градоского драматического театра[204]. Был он завлитом энергичным, сужу по себе — я тогда собирался для них написать сказку «Василиса — работница», и он со мной по этому поводу встречался. Потом из театра его вышибли по соображениям загадочным. И его метнуло в драматурги. Он приносил мне показать пьесу с двумя инженерами — хорошим и карьеристом. Сейчас он пишет сценарии. Как и его внучатая двоюродная или троюродная тетушка, он — сын своего времени.

Следующий телефон — Газ. Когда появилась у нас в квартире газовая плита и газовая ванна, точнее — газовая белая с раструбами, вроде пелеринки, наверху — колонка, жизнь приняла новый оттенок. Чайник закипал через две — три минуты. Быстро нагревалась и заполнялась ванна. И вместе с тем — угрожающий запах газа наполнял иной раз комнаты. Горелки у нас оказались излишне энергичными. Газ выбивался из них с такою силою, что сам себя гасил. Монтеры учили нас вкладывать в устье трубок, подающих газ в горелку, надломленную и согнутую по надлому спичку, однако это не всегда помогало. А однажды квартира наполнилась угрожающим запахом, когда закрыты были все горелки. Вот тут и появился телефон, по которому и вызвали мы монтера. Пришел мальчик из уважаемой мною породы согласившихся работать. Двигая стремянку с места на место, он со спичкой в руках обследовал все наши трубы.

И вдруг расцвел, обрадовался — возле соединения двух труб, у самой гайки вспыхнул, неуверенно мигая, синий огонек — утечка газа обнаружилась. И он справился с аварией, о чем я расписался в соответствующей ведомости. Электричество и водопровод мы не замечаем, словно явление природы, а газ еще обсуждаем и находим в нем недостатки: он разводит в квартире сырость, от него гибнут комнатные цветы, болит голова. Но, хваля квартиру, уже говорят: центральное отопление, телефон, газ. И под большие праздники он горит заметно слабее. Все готовят на газовых плитах и в газовых духовках.

Следующая фамилия Гор Геннадий[205].“Это благообразный, коротко остриженный лысеющий человек в очках, очень, очень, очень культурных пристрастий в области литературы, живописи и вообще искусства. Был за это столь часто и строго наказываем, что вид имеет всегда неуверенный, глаза вопрошающие. Любит французскую живопись. Сообщает с величайшей радостью: «В Эрмитаже выставили нового Сезанна[206]». Писал формалистично, а теперь пишет просто из жизни народов Севера, которых любит, кроме всего прочего, и за их живопись, к формалистичности которой не придерешься. Много читает. Увидев у меня Леви — Брюля[207], сказал: «Это у меня настольная книжка», чему я, при всем уважении к Леви — Брюлю, подивился. Живет трудно. Спасает хозяйственность жены, являющей полную ему противоположность. Могучая блондинка. Русская. Еще два — три года назад было вполне ясно, что заставило культурного Гора жениться на простой женщине. Сейчас она несколько отяжелела, что и простительно ей по возрасту: ведь она уже бабушка. Впрочем, ни одного седого волоса у нее нет. Сын Гора геолог[208]. Мальчик острый, лишенный благообразия отца и добродушия матери. Высок. Бледен. На лице красные пятна. Но судя по строгой и сосредоточенной наружности — это обстоятельство, собственная красота, волнует его мало. Учился великолепно, перескочил через курс, что является исключением. На практике зарабатывал так много, что не раз выручал семью. Сестра[209] на него совсем не похожа. Познакомились мы с нею году в 37, вероятно.

Горы переехали в надстройку позже, чем мы. Им дали чью‑то освободившуюся квартиру. И вот, однажды, услышала Катерина Ивановна громкий звонок. Она открыла — никого. Но едва она успела закрыть дверь — снова звонят. И увидела Катюша маленькую девочку, с белыми пушистыми волосами, очень привлекательную и растерянную. И девочка спросила шепотом: «Скажите, пожалуйста, где мы живем?» Это дочка Горов заблудилась в бесконечных наших коридорах. Она росла проще, чем бледный их мальчик с красными пятнами на лице, росла, как подобает привлекательной девочке с пушистыми волосами. Вышла замуж на первом курсе, но брак оказался непрочным. Она ушла от мужа. И года полтора назад вышла замуж прочно, за сына профессора Огородникова. Я встретил его недавно: он в пижаме выносил ведро с мусором. И родилась у Гора внучка — аккуратненькая, складная, с правильными чертами лица. Гор очень доволен, гуляет с нею, сохраняя, впрочем, все то же неуверенное, вопрошающее выражение. Как это ни странно, мне гораздо удобнее и проще разговаривать с ней. Говорят, что она бывшая домработница- Она так спокойно занимает место в жизни, так заботливо ведет дом, так понятна в полной простоте своей, что мне это, прости господи, внушает больше уважения, чем полное страха пристрастие ее мужа к высокой культуре. Я думаю, что от настоящих привязанностей в этой области, его так же отвадили, как собаку доктора Иванова в Брянцевке, в Донбассе — от охоты. Ивановского сеттера так избила кухарка за то, что будучи щенком, охотился тот на цыплят, что всю остальную жизнь боялся он любой птицы. Почуяв перепелку, поджимал хвост и ложился. У всех у нас зрение, обоняние, вкус и некоторые другие чувства в большей или меньшей степени вывихнуты. И ничего нет приятного, когда чужое вопрошающее и неуверенное выражение напомнит тебе о разрушенной цельности.

Следующий телефон — группком домработниц. Несмотря на тяжелую Катину болезнь, до 34 года обходились мы без чужого в доме.

Потом пришлось нам пережить это сложное изменение в домашнем укладе. В войну снова обходились мы своими силами. Потом, после того, как снова заболела Катюша в 49 году, опять появилась у нас домработница. До войны помещался их группком в многоэтажном доме на улице Пестеля, недалеко от Фонтанки. Помещался он в самом первом этаже, за витриной, словно какое- нибудь ателье. Отношения были до крайности просты: зайдешь, заключишь договор, внесешь деньги за марки и все тут. После войны обнаружить группком удалось не сразу. Нашелся он возле ТЮЗа на Моховой во втором этаже дома новой стройки. Никаким образом не шел он тут тебе навстречу, как на улице Пестеля, не глядел на тебя приветливо из‑за чисто вымытых витрин. Здесь он преобразовался в существо недоверчивое и строгое. Катюша хворала, и в первый раз отправился я на заключение договора с домработницей. Я попал в женское царство. Впрочем, какое там царство. Здесь никто не царствовал и не управлял. Тут служили. Кому? Не работникам коммунального хозяйства. И не их нанимателям. И не самим себе. Строгие и недоверчивые женщины служили строго установленным правилам. Если в их недоверчивости и строгости, в страстности, с которой они проявляли эти свойства существа своего, сказывалось и нечто личное, человеческое, то это было результатом событий, разыгравшихся за стенами учреждения и не имевших к нему отношения. Их кто‑то обидел и тяжело обидел, может быть, муж, может быть, любовник, может быть, сама жизнь, и теперь женщины эти хотели показать нам всем, что больше это никому не удастся. Я должен был принести целый ряд справок. Например, что домработница не состоит со мной в родстве. Причем, неясным оставалось, кто может дать такую справку. Выяснилось, что я сам, а домоуправление должно было заверить только мою подпись. Справка о заработке. Я предложил считать по максимальной ставке. Нельзя без справки. Справка из милиции. Возможно, что каждая из справок была разумна и целесообразна, но никто и попытки не делал объяснить это нам. Напротив — тайно радовались непониманию нашему.