Иероглиф - Токарева Елена О.

Роману еще ни разу не приходилось участвовать в массовой драке с китайцами. Руководство училища разрешало ходить в увольнительную по двое, но никогда – толпой. Руководство примерно представляло, что может получиться, если хорошо подготовленные физически курсанты военного училища задерутся с китайцами.

А руководство региона строго предупреждало руководство военного института, чтобы курсанты не политизировались и не вступали в националистические организации. В свою очередь, в институте хорошо понимали, что власть региона уже давно экономически лежит под китайцами и куплена ими с потрохами.

Так в подготовке к грядущим подвигам прошел весь третий курс. Летом, после экзаменов, всех, кто сдал успешно, вывезли в бухту Находка. Это был излюбленный трюк руководства училища и командования Дальневосточного военного округа. Увидев бухту Находка, мало кто из курсантов не пережил угарный приступ патриотизма. Некоторые начинали сочинять песни и стихи. Преподы знали: к двадцати одному году угар пройдет почти у всех. Надо было ловить души, пока они молодые. Преподы не знали, зачем им эти души, потому что заказ на души от командования не поступал. Но такова была вечная суть преподавания в военном училище – давить на педаль патриотизма, воспитывать патриотов.

Впервые выйдя на сторожевом катере в море, Роман ощутил такую распирающую грудь гордость за отечество, что чуть не улетел вместе с попутным ветром. Дул ветер с Востока. Он был острый и соленый. И ударял в голову. Сторожевой катер несся в открытое море, рассекая серую воду, как резец рассекает металл, и брызги, будто искры, взлетали по обе стороны корабля. Роман повторял про себя как заклинание: «И это все мое! Это моя страна, это мое море, это моя земля». Еще он подумал, как хорошо, что отец отправил его в военное училище, как хорошо, что он умеет и любит стрелять, взрывать и воевать. И какое это счастье – защищать свою землю от врагов. Потом он подумал, что совершенно не готов к индивидуальному террору – училище готовило его действовать по приказу высшего руководства, а не по собственной воле. И не по воле какого-нибудь авантюриста.

Для себя Роман решил, что больше никогда не пойдет на смычку с Шаманом. Ломать себя не будет.

В училище все, кто закончил третий курс, уже всерьез думали о распределении. Считалось большой удачей – остаться служить в Приморье или, в крайнем случае, в Сибири. Как большое несчастье рассматривали отсыл для прохождения службы в Центральную Россию, в Нечерноземье. Делать там было нечего. И брать тоже нечего. Перспектив никаких.

«Можно ли вернуть Россию? – написал Роман в своей тетрадочке. – Я опасаюсь, что война неизбежна, с огромными потерями, но мы выиграем. Если нет, то Россия с ее великой историей, ее народом, творившим столь грандиозные свершения, канет в Лету. Согрешения нашего народа смоются нашей кровью, пожар войны выжжет скверну. Но те из нас, что останутся, отстроят Русский Дом заново.

Двадцать человек в отрядах Фиделя Кастро освободили Кубу. Нас больше!

Господи, спаси и сохрани Россию!

Мои мысли сейчас заняты мечтой уехать после сессии в лес, к Петру, построить шалаш и прожить там хотя бы неделю. Эта попытка убежать от всей городской суеты, от которой мои мысли и нервы сварились в непонятную кашу! Я хочу одиночества, полного одиночества. Хочу остаться наедине с природой и Богом.

Мать прислала письмо, возмущается, что я не еду на каникулы домой».

1 августа

«Все, уезжаем с Петром сегодня. Петр, конечно, деревенский парень. Очень узкого конкретного мышления. Если бы не военное училище, то его мышление так и осталось бы на уровне хутора. Зато у него есть родина. Это тот кусок лесов и лугов, который он привык обзирать хозяйским взглядом, и этот кусок земли у него фиг кто отнимет. Он купит танк и будет отстреливаться до последнего снаряда. Он за то и пошел в военное училище, чтобы уметь это все отбивать от врагов. Очень конкретный пацан.

Я же из поколения „перестроечников“. Как папа говорит, из поколения „конца света“. Я родился, когда родителям перестали платить зарплату и послали выживать, как придется. Но ведь мой отец или мать не ели детей в это время! Впрочем, фигурально говоря, ели. Нас с сестрой Аленой они ни от чего не сберегли. У Алены не ходят ноги, а у меня – туманное будущее и за душой три копейки. В идейном смысле три копейки и в финансовом – тоже. Господи, ну почему нам не досталось ничего из великих дел? Почему меня не послали строить БАМ? Или защищать Государственный строй? Впереди долгая жизнь, которую я проведу в поденном труде. Если только не наступит Большая война, в которой понадобятся мои знания, моя голова и моя энергия.

Получается, даже если я – защитник Родины, я ей по большому счету не нужен. Никто не посылает меня защищать Родину от китайцев, которые подгрызают ее со всех сторон. Государство меня на это не благословляет. Только Шаман кружит над нами, как тяжелый бомбардировщик. Неужели Шаман – это и есть моя Родина и мой маршал?»

Завершив фразу, Рома с сожалением вырвал из тетради две последние страницы с дневниковыми записями и рассуждениями и разорвал их в мелкие клочки. Клочки он сжег. И после этого почувствовал облегчение.

…Утром парни уехали на хутор, где жила Петрова семья.

Петрова семья – это было маленькое старообрядческое государство, затерявшееся в тяжелой дальневосточной тайге. Отец Петра Иона Васильевич Старцев крепок, немногословен и бородат. Он руководил сородичами, будто насмотрелся советских фильмов про партийного секретаря. Иона Васильевич в своем единственном лице воплощал верховное руководство, суд и доброго пастыря. По воскресеньям, бывало, он крестил новорожденных в деревянной старообрядческой церкви. По субботам ходил в баню. Детей у староверов Старцевых было четверо: двойняшки Петр и Ксения и еще двое младших, родившихся с разницей в два года. А больше почему-то не было.

У старообрядцев была вечная проблема: откуда брать пару подросшим детям? Женихи и невесты «с улицы» не годились. Старообрядцы не роднились с кем попало. А жениться на единокровниках боялись – пойдут уроды.

Благочестивая Ксения, сестра Петра, была невеста на выданье.

На хуторе у отца Петра наступило счастливое время сенокоса. Людской состав хутора, в котором жили сородичи-староверы, вставал рано. Состоящий из нескольких крепких больших домов хутор гудел, как растревоженный улей, поспешая с сенокосом.

С утра скрежетала лесопилка. Повизгивали свиньи. Кудахтали куры. И мычали коровы.

В одних старых трениках, без маек, Петр с Романом по утру косили траву. Валялись на свежих стогах, пахнущих чуть привядшей фиолетовой травой и цветами. Пили молоко и зубоскалили.

За Романом ревнивым оком наблюдала сестра Петра – благочестивая Ксения, в длинной юбке и свободной рубахе. «Кошелка деревенская», – сразу определил Роман. И все-таки, улучив момент, когда Петр не видел, Роман прижал Ксению к свежему стогу и быстро ощупал, будто в шутку. От Ксении шибануло жаром. Она не сопротивлялась. Это Романа озадачило и вскружило голову. Полезли мысли: «А что, если ночью… нет, впрочем, убьют и зароют в силосную яму…» Роман нехотя отстранился от Ксении и улыбнулся: «Шутка. Милицейская. Исполняется впервые».

Ксения отряхнулась. И, ни слова не сказав, пошла прочь. Озадачила. С того момента между ней и Романом повисло напряжение. Каждый ждал продолжения. Романа удивило, что Ксения не боялась отца. Он думал, что у староверов нравы были круче.

Отец Петра давно взял в аренду много гектаров леса, делал регулярные вырубки, взамен высаживал, имел лесопилку и строил деревообрабатывающий завод. Для работы родственников не хватало, и он нанимал китайцев.

Китайцы жили отдельно. Для них был построен обширный барак за пределами хутора, после забора, специально поставленного, чтобы отделить свою территорию от китайских рабочих. Туалеты для китайцев были выкопаны на улице. А вода заведена в дом. Зимою тут бывали сильные стужи, и отец Петра подумывал сделать китайцам сортир в бараке. Но они не горевали и по поводу уличного туалета. Малоприхотливые деревенские китайцы были как рабочая скотина.