Музей современной любви - Хизер Роуз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Левин встал из-за стола, подошел к шкафу и вытащил из-за него пачку разобранных картонных коробок. Начал собирать их, отправился на кухню за ножницами, обшарил несколько ящиков, пытаясь отыскать скотч. Но так и не нашел. Только тут до него дошло, что он встал из-за стола. Покинул свое место и Марину с лицом-подушкой и темными кашемировыми волосами. Левин взглянул на часы. Он продержался почти двадцать шесть минут.
Она перебарывает себя, подумал Левин. Марине, должно быть, весь день не терпится встать, пройтись, заняться чем-нибудь другим. Но она этого не делает.
Ему невольно вспомнился один давний разговор с Элис. Дочери тогда было лет двенадцать или тринадцать, она надевала ботинки в лыжной комнате их старого дома в Аспене.
— Папа, — сказала она, — я думала о том, что людям необходим страх.
— Почему это?
— Ну, — ответила Элис буднично, точно сообщала ему, какие хлопья выбрала на завтрак, — страх приводит к сомнениям. Сомнения приводят к размышлениям. Размышления приводят к выбору. Выбор приводит к жизни. Без страха не было бы сомнений. Без сомнений — размышлений. Без размышлений — выбора. Без выбора — жизни.
Но разве выбор всегда ведет к жизни? Маленькие смерти случаются каждый день. Левин это уже повидал. Смерть случилась, когда ему исполнился двадцать один год, и он отныне уже не мог прикрываться юностью как оправданием. Смерть идеализма — когда тебя бросает первая девушка, которую ты любил, а потом и вторая, и третья. Смерть — когда публика воспринимает твою работу лишь благосклонно, но не тепло и не восторженно. Смерть — когда от тебя уплывает награда или ты вообще не номинирован. Смерть — когда работу дают другим композиторам, менее опытным или менее талантливым. Смерть энергии — когда тебе исполняется сорок пять и ты понимаешь, что просто не хочешь работать сутками напролет, как когда-то. Собственное лицо, которое всегда очень нравилось Левину, за последние несколько лет стремительно постарело. Некогда светлые рыжеватые волосы посерели и начали редеть. Кожа на подбородке обвисла. Время неумолимо к человеческой жизни.
Надо позвонить Элис. Левин пошел в спальню, достал и включил мобильный. Дочь ответила после двух гудков.
— Папа! Рада тебя слышать.
В ее голосе Левину послышался сарказм, отнюдь не свойственный Элис. Он решил пропустить это мимо ушей.
— Можно пригласить тебя на ужин?
— Э-э, все в порядке?
— Конечно. Да. Все отлично.
— Я, знаешь ли, немного занята.
— Пошли в «Таверну Грэмерси»? Мне нужно кое-что с тобой обсудить.
— Папа, нечего обсу…
— Пожалуйста, Элис. Мне действительно нужно тебя видеть.
Девушка вздохнула.
— Ох, прошло столько времени, я послала тебе кучу сообщений, и вдруг ты звонишь как ни в чем не бывало и предлагаешь увидеться?
— Что тут такого, просто отец хочет поужинать с дочерью.
Еще один вздох.
— Может, в воскресенье?
— В семь?
— Ладно.
— До встречи, — сказал Левин и, хотя Элис уже отключилась, добавил: — Спасибо.
Он снова сложил коробки в плоскую упаковку и убрал за шкаф. В любой момент могла явиться Иоланда. Левину вдруг пришло в голову, что он не знает, как рассчитываться с Иоландой. Каким образом ей возмещают расходы на продукты, которые она покупает каждую неделю? С тех пор как уехала Лидия, домработница полностью обеспечивала его всем, что он любил: обезжиренным молоком «Органик вэлли», кофе сорта «бразилиан сантос». Бездрожжевым хлебом. Мороженым «Бен и Джерри». И обедами. Макароны с сыром, фахитас, жареная свинина с картофельным гратеном, пирог с морепродуктами, лазанья… В кухонных шкафчиках хранился запас пасты и соусов. В холодильнике — несколько сортов сыра, мясные нарезки, релиш. Левина бросило в жар при мысли о том, что Иоланда добросовестно исполняла свои обязанности, а он и не думал ей платить. И возмещать стоимость приобретенных продуктов. Не исключено, что он задолжал домработнице небольшое состояние.
Левин написал записку: «Привет, Иоланда, я вам что-нибудь должен за последние несколько месяцев? Пожалуйста, сообщите». Прислонил листок к чашке на кухонном столе. Затем приписал: «Простите, если запамятовал». Об этом ему тоже придется заботиться в отсутствие Лидии. А еще о налогах. Их семейный бухгалтер уже присылал ему письмо на электронную почту. Но всей этой рутиной занималась Лидия. Неужели бухгалтер сам не может с этим управиться?
Левин вышел из дома, добрался до «Франсуа», где съел салат с руколой, лосось на гриле, картофель фри. Во время обеда слушал в наушниках альбом Зои Китинг. Впечатление было такое, что она играет на виолончели у лакированной ширмы с перламутровыми птицами и заснеженными горными вершинами. Левин чувствовал ветер, прилетевший с длинного узкого озера. Пока она играла, перед его мысленным взором ожил целый пейзаж.
В МоМА он приехал в половине второго. Подумал, что, может быть, если ужин с Элис пройдет хорошо, они вместе отправятся смотреть ретроспективу на шестом этаже. Решил, что ей это, наверное, понравится. Они могли бы начать заново. Последние месяцы были очень тяжелыми.
Должно быть, Элис тяжело видеть маму в таком состоянии. Часто ли она навещает Лидию? Левин предположил, что да. И ощутил укол ревности.
Он огляделся, ища взглядом Джейн, потом вспомнил, что та вернулась к себе в Джорджию. И внезапно понял, что скучает по ней.
22
Люди валом валят на ретроспективы: Ван Гога в Национальной галерее в Лондоне, Кандинского в музее Гуггенхайма. Жаждут поглазеть на Мону Лизу, статую Давида. Толпами стекаются на Арт-Базель и Венецианскую биеннале. Но когда город в последний раз обращал коллективное внимание на одну-единственную работу одного художника? В тысяча девятьсот шестьдесят девятом году Кристо и Жанна-Клод обернули[21] сиднейское побережье. В две тысячи пятом они же сделали из ткани шафранового цвета семь с половиной тысяч ворот в Центральном парке, среди которых гуляло больше людей, чем во всех галереях Нью-Йорка за весь тот год. Ныне толпы с каждым днем увеличиваются. Очередь желающих посидеть перед Мариной Абрамович начинает выстраиваться на тротуаре возле МоМА в семь утра. С девятого марта — дня начала выставки — на этот перформанс пришли посмотреть более трехсот пятидесяти тысяч посетителей.
Художница сидит за своим столом. Напротив нее снова юноша с ангельскими глазами. Они сидят так, не двигаясь и вперив друг в друга взгляды, почти полчаса. Абрамович видит комнату, пол которой усеян конфетти из записок и писем, квитанций, журналов, рукописей, книг — всего, что было накоплено ею за долгие годы (и поверьте, их целые груды — она ничего не выбрасывает, даже счета
