Музей современной любви - Хизер Роуз

Элис вдруг очень захотелось причинить ему боль. Сколько же времени потребовалось отцу, чтобы задуматься, все ли у нее хорошо! Но злиться на него было трудно — все равно что мучить щенка, и Элис бесило, что ее отец такой. Под глазами у него залегли тени. Он выглядел похудевшим. Она не будет его жалеть.

— На прошлой неделе я производила вскрытие трупа. Ну, не полное. Частичное. Бедро, большая ягодичная мышца, маленькие сухожилия вокруг тазобедренного сустава.

Левин смотрел на изящные белые пальцы дочери и представлял, как они раздвигают нервы и артерии, как ее беспристрастный взгляд проникает в простую сложность этого опорного сустава.

— Полагаю, это нормально, — продолжала Элис, — ощущать некоторое смятение, когда тебе впервые приходится иметь дело с трупом. Нам говорили об этом и, безусловно, наблюдали за нами. Очевидно, если бы мы наслаждались процессом, это заставило бы насторожиться.

— Думаю, никто не хочет, чтобы дипломы по медицине получали социопаты, — ответил Левин, вспомнив о «Декстере» и о том, что социопаты, даже серийные убийцы, становятся главными героями оскароносных фильмов, которые показывают по телевидению в прайм-тайм.

— Не сомневаюсь, что некоторые все равно получают, — сказала Элис. Трудно судить, кто из ее сокурсников в будущем превратится в социопата или убийцу. Наверняка иные станут наркоманами. Кое-кто, вероятно, уже стал. В конце концов, закон больших чисел еще не отменили. На определенном уровне это основа всей медицины. Сколько людей нужно привить, прежде чем население получит защиту от болезни. Сколько людей умрет от рака, а сколько — от болезней сердца. У скольких родителей появятся дети с врожденными дефектами развития. У скольких разовьются поздние осложнения сахарного диабета.

На Элис было красное платье в цветочек и белый кардиган, расшитый голубыми и зелеными бабочками. Девушка питала слабость к старомодным платьям и несочетаемым узорам. Она напоминала Левину Бьорк. Но если в смугловатом лице Бьорк проглядывала первобытная дикость, то в нежно-розовом личике Элис — светозарность Ингрид Бергман с ее большими глазами и ослепительной улыбкой. Когда дочь была подростком, Левин беспокоился, что однажды до нее дойдет, что она не худая как палка девчонка в обтягивающих джинсах по последней моде. Боялся, что у нее начнется анорексия, булимия или депрессия. Но ничего подобного не случилось. Девушка увлеклась ретроодеждой, выработала яркий индивидуальный стиль и везде находила друзей. Она не раз влюблялась в парней, от которых у него потели ладони, но никто и ничто не гасило доброты и света в ее глазах — разве что, может быть, он сам. И это его беспокоило.

Левин не думал об Элис, когда выполнял желание Лидии. Как-то в голову не приходило, что это необходимо. У дочери собственная жизнь. И собственная квартира. Левин подумал, видимо ошибочно, что его отцовская миссия завершена. Он знал, что старался быть хорошим отцом.

После рождения Элис супруги решили, что Лидии с ее здоровьем слишком рискованно рожать снова. Значит, у них будет только Элис. Левин испытал облегчение. Шум, производимый младенцем, повергал его в шок. Ребенок коренным образом изменил жизнь семьи. Малышка Элис, названная в честь бабушки с материнской стороны, поглотила все внимание Лидии. Вокруг пятилетней Элис вертелось все расписание. Подростком она стала вегетарианкой, и Левин неожиданно начал есть тофу. Элис целиком определяла жизнь Лидии: поздний отход ко сну, предстоящая стирка, выбор фильмов и мест для отдыха. Элис какое-то время подумывала о профессии архитектора и после школы пару лет проработала в фирме Лидии, после чего уехала во Францию. Затем подала заявление на медицинский факультет Нью-Йоркского университета и была принята. И вот Элис сидит перед ним, и Левин не понимает, когда он успел постареть, а его дочь превратилась во взрослую женщину. Элис заказала равиоли с уткой (вегетарианство постигла та же участь, что и увлечение готами, случившееся примерно в ту же пору), а Левин — жареную свиную отбивную. После того как подали вино, а вскоре и еду, девушка спросила, словно следуя общепринятым нормам:

— Так чем же ты занимался?

Левин рассказал ей о перформансе в МоМА.

— А, Марина Абрамович! — воскликнула Элис. — Мне бы хотелось на нее взглянуть. Интересно, какая она?

— Очень тихая.

— Ты видел голых людей наверху?

— Нет, еще не видел.

— Это показали во всех новостях! — Элис рассмеялась. — Долго она собирается там сидеть?

— До конца мая.

— Ничего себе! Правда? Ты сидел перед ней?

— О нет. Нет.

— Почему?

— Ну, во-первых, там очередь. Обычно с утра в ней уже не меньше двадцати человек, а потом она только растет. Некоторые стоят часами, кто-то так и не дожидается…

— И Абрамович никогда не встает? Просто сидит и сидит?

Левин кивнул.

— Но что делают зрители?

— Мы за ней наблюдаем. Это очень странно. — Он пожал плечами.

Наступило молчание. Подумав, Левин спросил:

— Ну, как там мир медицины?

— Он большой. Мой мозг должен постоянно воспринимать всю эту информацию и пытаться ее упорядочить. Но практические занятия — классная штука. Удивительно работать с настоящим человеческим организмом и воочию видеть всю эту невероятную конструкцию из мышц, связок, костей и кровеносных сосудов.

— У трупов, с которыми ты работаешь, есть имена? Джон или Нэнси?

— Нет, у них коды.

— Значит, на какое-то время эти тела принадлежат тебе?

— Да, но не мне одной. Мы работаем по двое. А третьекурсники уже отделяют лицо и изучают голову. У нас сначала был труп почти без мышц, и нам выдали другой. Большинство умирают старыми, когда мускулов практически не остается.

— По естественным причинам? — с улыбкой спросил Левин.

— Кажется, нам подходят лишь те, кто скончался определенным образом, — ответила Элис, слегка нахмурившись. Разумеется, на такие темы не принято шутить.

— Возможно ли продержаться целый день, не мочась? — поинтересовался Левин.

— Если не будешь пить, но, по-моему, это нелегко. Ты имеешь в виду Марину Абрамович, верно? Мы обсуждали это в университете. Понимаешь, у нее должно начаться обезвоживание. Если только она не пьет всю ночь, но тогда она не сможет бодрствовать весь день. Мы все убеждены, что у нее есть катетер. Абрамович делала что-либо подобное раньше?

— Я почти ничего про нее не знаю, — признался Левин. — Хочешь, сходим как-нибудь вместе?

— И заодно посмотрим на голых наверху? — улыбнулась Элис.

— Если хочешь.

— Я подумаю. У меня дел по горло.

— Ладно.

— На днях я видела Элайас, — сообщила Элис, соскребая с тарелки остатки шоколадного торта и мороженого. — Ты с ней встречался? Вы, ребята, летом снова будете работать в клубе?

— Нет. Я ни с кем из них не встречался с тех пор, как… — Левин осекся. — Наверное, уже слишком поздно.

— И напрасно. Это