Его батальон - Василь Быков

– Товарищ комбат!..

Волошин вгляделся в сплошь серое, словно присыпанное пылью лицо ползущего, на шапке которого задержалось несколько комочков земли. Глаза его, однако, твердо и озабоченно глянули на капитана, и тот вдруг узнал в нем пулеметчика седьмой Денищика.

– Товарищ комбат, беда...

– Что такое, Денищик? Где пулемет?

– Да вот пулемет разбило.

– Ты цел?

– Я-то цел. А напарника... И это, командира роты убило, – трудно дыша, сообщил Денищик и умолк.

Волошин, с усилием преодолев спазму в горле, спросил погодя:

– Много... убитых?

– Хватает. Вон лежат... Да что – пулеметы секут так...

– Денищик! – быстро оправляясь от его известия, сказал капитан. – Ползком в кустарник, и всех – назад! Всех назад в цепь!

– Хорошо, хорошо, товарищ комбат, – с готовностью подхватился боец. – Я понимаю.

– Гайнатулин! – оглянулся Волошин, и лежавший сзади боец недоуменно сморгнул глазами. – Гайнатулин, за мной, вперед!

Но не успели они одолеть по-пластунски и двух десятков шагов, как сзади из кустарника снова донесся крик, в котором послышалось что-то знакомое, и капитан оглянулся.

Денищик еще не мог уползти так далеко, туда, где из низкорослого густого кустарничка ползком и пригнувшись появлялись беглецы седьмой роты. Кто-то их выгонял из укрытия, они оглядывались и, оказавшись на открытом, сразу же падали, начиная неохотно ползти вперед. Вскоре, однако, капитан увидел и того, чей голос уже несколько раз встревожил его, – это была Веретенникова.

Волошин про себя выругался – только здесь ее не хватало! А он думал, что она на рассвете отправилась в тыл. Выходит, на что-то надеясь, Самохин, пока был жив, скрывал ее в роте. И вот доскрывался. Впрочем, с лейтенантом уже ничего не поделаешь, но что делать с ней?

Тем временем Веретенникова тоже заметила здесь капитана и, зло прокричав на бойцов, почти не пригибаясь, краем кустарника устало побежала к нему.

Однако рота вроде бы задержалась, беглецы по одному возвращались, укладываясь на склоне в неровную изогнутую цепь. Надо было подумать, как продвигаться дальше, – седьмая не имела права отставать от соседей справа. Оглядывая широкий выпуклый склон, над которым настильно мелькали бледные в свете дня трассы, Волошин заметил край завалившегося в недалекой воронке щита пулемета и подумал, что, наверное, это и есть пулемет Денищика. А может, и не его, а другой, но попадание было меткое, вряд ли кому удалось там уцелеть. Воронка же была единственным здесь укрытием, следовало попытаться использовать ее. Но сперва он дождался Веру, которая, подбежав, тяжело рухнула наземь.

– Товарищ капитан! Товарищ капитан!..

Минуту она рыдала, уткнувшись лицом в подвернутый рукав шинели, плечи ее содрогались, шапка сползла на затылок. Волошин недобро молчал, впрочем, целиком разделяя ее несчастье, но чем он мог ей помочь? Утешать в таком положении было бы ханжеством. К тому же он не мог отрешиться от сердитого чувства, что эта своенравная девчонка так и не выполнила его приказа, самовольно оставшись в батальоне и тем осложнив свое и без того непростое здесь пребывание.

– Так, хватит! – строго сказал капитан. – Хватит. Слезами никому не поможешь. Где он?

– Я же говорила... Я ж так и знала, – подняла некрасивое, мокрое от слез лицо Вера. – Он же все рвался, все вперед и вперед. Я все одергивала, не пускала... А тут... вырвался!

– Где он лежит?

– Там, под самой этой спиралью. Он же вперед всех выскочил, ну и...

– Так, ясно! Давайте на левый фланг! Давайте всех слабаков – вперед! Я послал Денищика, вы ему в помощь.

– Я их задержала, – сказала Вера, вдруг успокаиваясь, и грязными пальцами вытерла лицо. – Я их повыгоняла из болота. А то бросили, побежали...

– Всех – на склон, в цепь! И дожидайся сигнала вперед!

Вера быстро поползла назад, в сторону левого фланга роты, и он снова оглянулся на Гайнатулина.

– Гайнатулин, за мной, вперед!

Казалось, они целую вечность ползли по склону к этой развороченной взрывом воронке, то и дело замирая от проносящихся над головами потоков пуль, прижимаясь грудью к изодранной минными осколками земле, пережидая грохочущий шквал разрывов и задыхаясь от потоков вихрящейся на ветру пыли. Однажды Волошину так пахнуло в лицо землей, что он, обливаясь слезами, минуту протирал забитые песком глаза, пока наконец стал что-то видеть. В спешке он не мог даже оглянуться назад, но чувствовал, что Гайнатулин ползет, и время от времени покрикивал через плечо: «Гайнатулин, вперед! Не бойся, Гайнатулин! Вперед!»

Наконец, добравшись до воронки, он перевалил через крайние, безобразно навороченные взрывом глыбы и оказался в ее спасительной земной глубине. Тут уже можно было вздохнуть. Руки его до локтей погрузились в измельченную взрывом, густо нашпигованную осколками землю, которой до плеч был засыпан боец-пулеметчик с окровавленным разбитым затылком. Земля на дне воронки обильно пропиталась его липкой кровью, ноги у бойца были растерзаны взрывом, а одна рука все еще цепко держалась за ручку опрокинутого набок ДШК с загнутой набекрень стальной пластиной щита. Волошин с усилием оторвал эту руку от пулемета и надавил на спуск. Пулемет, к его удивлению, вздрогнул, коротенькой очередью взбив впереди землю, и конец длинной засыпанной пылью ленты с патронами живо шевельнулся в воронке.

– Гайнатулин, сюда!

Волошин, как спасению, обрадовался этому пулемету, заботливо сдунул с прицельной рамки песок, высвободил из-под комьев всю ленту с полсотней желтых крупнокалиберных патронов. Потом, вцепившись в пулеметные ручки, осторожно высунулся из воронки – надо было определить дальность и поставить прицел.

Но тут же, к своему огорчению, он обнаружил, что не видит траншеи – покатый изгиб склона скрывал ее от его глаз, впрочем, как и его от немцев, иначе бы ему сюда, наверно, не доползти. Это было весьма огорчительно, тем более что он уже понадеялся на свою удачу. Значит, надо было выбираться из этой воронки, что под таким огнем было почти безрассудством. Гайнатулин тем временем, видно поборов в себе испуг, стал вроде спокойнее и откопал в воронке еще две коробки с патронами. Боеприпасов прибавилось, надо было немедля открывать огонь.

Волошин повел взглядом по склону вправо, куда заметно сместились разрывы и устремилась теперь половина пулеметного огня с высоты: там, вдалеке за болотцем, у подножия высоты «Малой», копошились бойцы девятой. Отсюда трудно было понять: то ли они готовились к броску на высоту, то ли этот бросок не получился и они собирались откатиться в болото. Правда, высотка была далековата даже и для его ДШК, но он решительно повернул пулемет в ее сторону.

– Гайнатулин, готовь коробку!

Он установил на рамке прицел, равный восьмистам метрам, старательно навел по самой верхушке траншеи и плавно надавил на спуск. Пулемет мощно заходил в руках (понадобилась немалая сила, чтобы удержать его на наводке), и очередь из десятка крупнокалиберных двенадцатимиллиметровых пуль с визгом ушла за болотце. Кажется, она пришлась с недолетом, Волошин прибавил прицел и снова старательно навел по траншее.

На этот раз он выпустил три очереди кряду, верхушка высоты закурилась от разрывных, и он порадовался своему довоенному увлечению пулеметной стрельбой. Правда, тогда он стрелял из «максимов», это было попроще. Зато ДШК – сила, которую не сравнить с «максимкой». Только бы хватило патронов.

То и дело подправляя наводку, он начал бить разрывными по наискось лежавшей от него высоте, во фланг немецкой траншеи, сам оставаясь в относительной от нее безопасности. В промежутках он видел, как зашевелились под ней серые фигурки бойцов, и обрадованно подумал: авось пособил? Если не упустить момента и немедленно воспользоваться этим огнем, то, может, и удастся сблизиться для рукопашной. На рукопашную теперь была вся надежда, других преимуществ у них не осталось.

Девятая, однако, все медлила. Временами минные разрывы в болоте и на склоне совершенно закрывали от него высоту, и он переставал видеть, что там происходит. Но когда была видимость, он упрямо нажимал спуск, почти физически чувствуя, как его огонь разметывает земляной бруствер немецкой траншеи. Самое время было атаковать.

После шестой или седьмой очереди, когда он уже хорошо пристрелялся, сзади вдруг послышался шум, и кто-то ввалился в его воронку. Волошин оторвался от пулемета – сплевывая песок, у его ног сидел весь закопченный, запыленный, с разодранной полой полушубка лейтенант Маркин.

– Куда вы бьете? – сорванным голосом закричал новый комбат. – Куда, к черту, лупите?

– Выручаю Кизевича. Вон под самой высотой залег.

– Что мне Кизевич! – сквозь грохот раздраженно закричал Маркин. – Мне эта высота нужна. Ее приказано взять.

– Не, взяв ту, не возьмешь эту! – также раздражаясь, прокричал Волошин. По обеим сторонам воронки сокрушающе грохнуло несколько разрывов, взвыли осколки. Один из них, словно зубилом, звонко рубанул по краю щита, оставив косой рваный шрам на металле. Сверху весомо зашлепали комья и густо посыпалась земля, отряхнувшись от которой они торопливо вскинули головы: еще кто-то ввалился в воронку, за ним следующий – оказалось, это был Иванов с телефонистом. Тоже отплевываясь, командир батареи тыльной стороной ладони протер запорошенные глаза.