Может быть, однажды - Дебби Джонсон

10 сентября 2004

Привет, Джесс!

С днем рождения, красотка, – вот твоя пачка жевательной резинки! Где бы ты ни была и что бы ни делала, надеюсь, с тобой все в порядке. Не могу доставить письмо и подарок лично – тот запрет на приближение к вашему дому все еще в силе! – и потому отправляю по почте, чтобы пришло без опозданий. Или вообще пришло.

Я тут подумал, милая, и вот что надумал: пожалуй, это будет мое последнее письмо. Возможно, ты прочтешь эти строки с огромным облегчением. Логика подсказывает, что или ты читаешь мои письма, но не отвечаешь, потому что не хочешь меня видеть, или не читаешь – и тогда, Рут и Колин, если читаете вы, то ИДИТЕ НА ХРЕН!!! И на хрен ваш полицейский запрет на приближение!

(Я почти уверен, что если они прочли эти строки, то твой отец фыркнул и произнес целую тираду о том, что сквернословие – признак недалекого ума. И потому повторяю: ИДИТЕ НА ХРЕН!!!)

Ну вот. Получаешь ты мои письма или нет – я просто больше так не могу. Мне так много надо тебе рассказать, а притворяться, что ты слушаешь, сил больше нет. Чем дольше это тянется, тем тягостнее у меня на душе, и если уж по-честному, то мне еще и горько, и плохо, и одиноко. Я потерял ребенка, потерял тебя, и никому в целом мире нет до этого дела. Опять я ною, да? Но я так больше не могу. Мне от этого только хуже, и пора что-то менять.

Я задолжал за квартиру и пришел к выводу, что мне все равно. Это был наш дом – твой, мой и Грейси, но с тех пор, как тебя со мной нет, все не так. Я здесь просто сплю, жду и пытаюсь убедить себя, что в конце концов все наладится.

Вряд ли я выдержу еще хотя бы ночь в той квартире, сидя на нашем диване и слушая наши пластинки, вспоминая дни, когда нам понадобились детская дверца на кухню, те особенные заглушки на розетки и оранжевая табуреточка, на которую Грейс поднималась, чтобы добраться до туалета. Я все время смотрю на картинку, которую она нарисовала, а ты вставила в рамку, – на ней мы втроем стоим под радугой, и я похож на огромного паука, а у тебя улыбка шире, чем лицо, и с нами черный лабрадор (хоть и похожий на черного слизняка).

Тогда все было очень хорошо. Нам было весело. Я обожал слушать, как Грейси болтает, коверкая слова, но всегда смотрел на нее очень серьезно, не позволяя себе рассмеяться, когда она просила «включить грель» вместо «обогревателя», или как произносила «лолтый» вместо «желтый», или как сокращала названия ягод, потому что они слишком длинные – я до сих пор говорю «клубни», «голуби» и «мали». И как она думала, что шоколадные эклеры на самом деле пирожные, которые зовутся Клер! Недавно увидел коробку таких «шоколадных Клер» в магазине и разрыдался. Люди шарахались от меня, будто я заразный.

Смех и счастье, которые Грейс принесла в нашу жизнь, бесценны, и я ни за что не забуду ни мгновения. Но я просто не могу больше жить в прошлом, с ее игрушками, одеждой, рюкзачком, сиреневой кроваткой и книжкой про зайца.

И дело не только в Грейс, но и в тебе. Мне до боли тебя не хватает. Мне будто бы сунули руку в грудь и сжимают сердце железными пальцами. Я так тебя люблю и всегда любил. С того самого первого слова, которое ты мне сказала: «Спасибо!»

И с тех пор – на наших свиданиях, в первые ночи вместе, и когда мы переехали в нашу квартиру, и родилась Грейси – я должен был благодарить тебя. Когда мы жили с тобой, растили Грейси, я был счастливее всех на свете. Никогда прежде и потом я не чувствовал, что меня любят, ждут, во мне нуждаются. Даже в самые трудные наши дни я все равно был счастлив.

А теперь я не чувствую, что меня любят, ждут, что я кому-то нужен, и в лучшие дни в сердце нет радости. Кое-что от тебя тоже осталось здесь, рядом с игрушками Грейси, и я так и не смог расстаться с этими мелочами. Твоя расческа, в которой застряли волосы, и бальзам для губ так и лежат в ванной, а серебряные ангелы, которых ты сделала, лежат под кроватью. Когда мне становится особенно грустно, я беру в руки твою расческу и нюхаю тюбик с бальзамом для губ, потому что в них как будто остались частицы тебя.

Когда мы потеряли Грейси, все рухнуло, знаю, все разлетелось вдребезги. Но когда увезли тебя, стало еще хуже. Сначала я держался, говорил себе, что надо быть сильным и ждать, когда ты вернешься. Может быть, я даже надеялся, что у нас будет другой ребенок – не взамен Грейси, нет, но мы же подумывали, что однажды у нее появится братик или сестричка, помнишь?

Но теперь, когда прошел год с того дня, как тебя увезли в больницу, приходится признать, что, возможно, ты никогда не вернешься домой – не войдешь, по крайней мере, в эту квартиру. И может быть, ты этого и не хочешь, такая жизнь не для тебя.

Я все пытался узнать, где ты, что с тобой происходит, писал письма, посылал открытки, настойчиво требовал ответа от твоих родителей. На прошлой неделе твоя мама сказала по телефону, что с тобой все в порядке, ты выздоравливаешь, но нужно продолжать лечение, и тебе проще, если меня нет рядом.

Раньше, услышав такое, я с ней спорил. Не верил. Но а вдруг это правда? У меня больше нет сил бороться – я сдулся, как воздушный шарик.

И вот что я решил: перееду из этой квартиры. Сложу твои вещи в коробку и спрошу твою маму, не возьмет ли она их к себе. А все игрушки и одежду Грейси отнесу Белинде и попрошу сохранить. Она, наверное, возьмет что-нибудь для Мала, хоть он и мальчик, но Белинда – противница гендерных стереотипов и не понимает, почему маленьким мальчикам не могут нравиться розовые штанишки… ну, ты знаешь Белинду, она бы и в картинной галерее нашла о чем с портретами поспорить!

Все свое я тоже сложу в дорогу. Собираюсь переехать, вот только куда – пока не решил. Здесь для меня ничего не осталось, весь мир у моих ног, хоть он мне и