Таможня дает добро - Андрей Воронин

— Они сумасшедших не пускают, а ты выглядишь как сумасшедший.

— Что у вас случилось?

Григорий упрямо молчал, понурив голову, а затем отчаянно махнул рукой и, избегая глядеть Тамаре и Сергею в глаза, заговорил:

— Ты же знаешь меня, я бы никогда сюда не поперся, если бы не прижало.

— Конечно, знаю.

— Внучке моей плохо.

Когда Скляров сказал о внучке, Дорогин даже вздрогнул, впервые реально ощутив свой возраст: «У моих знакомых уже внуки!».

— Операция ей нужна, а у нас в Беларуси и у вас в России таких не делают. Я уже повсюду ее возил. Если операцию не сделать, то два года, максимум, девчушка протянет.

— Может, не все так плохо? Иногда диагноз неправильно поставят…

- Только в Германии такую операцию могут сделать. Я в министерстве был, нас на очередь записали. Говорят, если все нормально будет, через четыре года очередь подойдет, — Скляров тяжело вздохнул.

— Сколько операция стоит? — Дорогин заставил Григория посмотреть себе в глаза.

— Дорого, очень дорого, — вздохнул егерь.

— Сколько?

— Тридцать тысяч, и не немецких марок, а долларов. Я хотел на «Новости» прорваться, чтобы они передали… — Скляров принялся рыться в карманах и достал завернутые в чистую белую бумагу фотографии и какие‑то документы с подписями, печатями. — Вот она, внучка моя, — дрожащей рукой Скляров взял фотографию пятилетней девочки и протянул ее Тамаре. В глазах его при этом блеснули слезы.

— А почему ты в Москву приехал? Ты у себя в Минске на телевидение пробовал прорваться?

— Прорвался, —- глухо ответил Скляров и опустил голову. — Но у нас, сам знаешь, как дела сейчас идут. Четыре раза в вечерней передаче показывали, счет валютный открыли. Мне это месяца каждодневных поездок в столицу стоило, а толку? — он вздохнул. — Один только нормальный человек нашелся, дозвонился до телевидения, узнал мой адрес и сам ко мне приехал. Посмотрел, как живем, посмотрел на внучку и сказал: «Знаешь, мне чтобы тебе сто долларов на счет перевести, нужно государству девятьсот отдать. Так что на тебе две тысячи из рук в руки, больше дать не могу. И попробуй девочку спасти.» Даже имени своего не сказал, фамилии. Так ответил: «Зачем? Вдруг тебя прижмут, ты меня назовешь. Начнут копать, откуда деньги взял?». Так и уехал. А я до этого продал все, что у меня было: машину, корову, сушеными грибами, которые мы с женой и дочкой собирали, всю зиму на рынке торговал. Три тысячи только набралось. Так что двадцати пяти тысяч мне и не хватает. Может, у вас, в России, законы получше, может, люди побогаче?

Дорогин с Тамарой переглянулись. Она кивнула, мол, если хочешь, помоги человеку, потому что потом не простишь себе, что мог, а не сделал.

— Григорий, поедем к нам домой, помоешься, выспишься, завтра поговорим.

— Не могу, у меня сегодня поезд. Я же в Москву не только по этим делам ездил, у нас там, на латышской границе, с вашими русскими «дальнобойщиками» черт знает что творится. Машины исчезают вместе с людьми. Я и с этим ездил в министерство внутренних дел. Туда‑то я пробился, а толку? Сказали, это дела белорусской милиции, а не нашей.

— Погоди о «дальнобойщиках», — остановил его Дорогин, — тебе сейчас о внучке думать надо, потому что с ней за тебя никто не решит. Сюда и не думай пробиться, не получится, это я тебе точно говорю.

Дорогину хотелось прямо сказать, что есть у него эти несчастные двадцать пять тысяч долларов и он готов их отдать Склярову просто так, с ходу, вот только надо смотаться в Клин и назад. Но нутром чуял, так поступать нельзя. Скляров — человек, не видевший таких больших денег никогда в жизни, человек, не способный поверить, что подобные суммы могут водиться у честных людей. Если поймет, что Дорогин отдает свои, то не возьмет никогда. На коленях не упросишь.

И Сергей лихорадочно стал придумывать, что бы такое соврать, чтобы успокоить Склярова, заставить его поверить в то, что деньги чужие.

— Я, Григорий, тебе говорил, у меня знакомая есть, журналистка, она в газете объявление сможет напечатать. А газета солидная, банковская, ее читают те, у кого денег много. Я с ней переговорю, она мне многим обязана, непременно напечатает. И деньги найдутся, за неделю соберут, это я тебе обещаю.

Скляров смотрел на Дорогина и не верил.

— Ты меня просто успокоить хочешь?

— Нет, я тебе верно говорю. Ну вышло бы твое сообщение в выпуске новостей. Думаешь, в России люди богатые? Тоже от зарплаты до зарплаты перебиваются. Кому вообще зарплату по полгода не платят. Богатые, они наши каналы не смотрят, спутниковые только. Деньги есть лишь в больших городах — в Москве, в Питере, в Нижнем. А вот если по кабельному телевидению объявление запустить, которое только по городу идет, да не в программе новостей, а в какой‑нибудь эротической, ночной… Ее же смотрят те, кому рано на работу идти не надо, кто в свой офис только к обеду добирается, у них деньги есть. Я тебе обещаю, что за неделю деньги соберу. Это дело святое, тут даже бандиты отстегнуть могут.

— Не хотелось бы… бандитских денег, — вздохнул Скляров.

— Банкиры, бизнесмены, рекламщики сбросятся, предоставь это мне.

— Может, и дешевле операция обойдется, — вставила Тамара, поняв игру Дорогина. — - У нас друг хороший в Германии есть, врач. Он хирургов подыщет, клинику. Вы нам, Григорий, документы оставьте, мы ему перезвоним. За неделю он все решит.

По глазам Склярова было видно, что ему страшно расставаться с документами, но, с другой стороны, он понимал, это единственный шанс собрать деньги на операцию. Сам‑то он уже испробовал все способы, разве что на грабеж не пошел.

— Не бойся, отдай, — сказал Дорогин. Скляров покачал головой.

— Не знаю, хочу поверить, но не могу.

— Ты что, мне не веришь? — использовал запрещенный в споре прием Сергей Дорогин. — Я тебя когда‑нибудь обманывал или ты хоть одного человека назвать можешь, которому я слово дал и не сдержал?

— Нет? — после минутного раздумья сказал

Григорий Скляров.

— Я тебе обещаю, клянусь, что через неделю, самое позднее, через две привезу тебе деньги — двадцать пять тысяч или больше, все тридцать.

— Нет, больше не надо, — испуганно сказал Григорий, — пять у меня уже есть.

— Я договорюсь с Клаусом Фишером, он клинику найдет.

Наконец‑то Скляров разжал пальцы, и фотография вместе с документами оказалась в сумочке Тамары.

— Забудь, Григорий, обо всем плохом, занимайся неделю своими делами, сделай так, чтобы ты мог работу оставить на пару месяцев и вместе с внучкой в Германию поехать. Все будет хорошо.

— Верю, и в то же время…

— Никаких «в то же время», — резко оборвал Склярова Дорогин, — если я пообещал, значит, сделаю.

— Сергей, ты же мне ничем не обязан, я потом с тобой всю жизнь расплатиться не смогу.

— Не со мной, люди помогут. Всех моих трат будет — на машине к тебе смотаться и назад вернуться.

— Бензин я тебе найду.

И тут же Скляров понял, что сморозил глупость: говорит о бензине, который стоит копейки, когда ему обещают привезти двадцать пять тысяч долларов.

- Я не деньги тебе предлагаю, Григорий, я предлагаю тебе помощь, а она ни копейки не стоит. Ты бы мне наверняка помог?

— Все, что угодно, Сергей. Только ты запиши, кто дал.

— Зачем?

— Я по долгам рассчитаюсь. Раньше, позже, но деньги соберу и все до последнего цента отдам.

Сергей видел, что Скляров смертельно устал, и эта усталость стала видна в тот самый момент, когда Григорий поверил в реальность помощи, которую ему обещал Сергей Дорогин.

— Все будет хорошо, — приговаривала Тамара, глядя на готового заплакать сильного мужчину.

— Конечно, будет… — слова Григорию давались с трудом.

— Подожди меня секунду, я сейчас вернусь.

Дорогин подошел к милицейскому посту и немного нагло поманил к себе пальцем тщедушного сержанта. Тот нехотя повиновался.

— Послушай, парень, — вкрадчивым шепотом проговорил Дорогин, — ты сперва разберись, что за человек перед тобой, а уж потом говори ему обидные вещи.

— Я что, — растерялся сержант, — я таких, как он, по сто на дню вижу, они мне уже вот где сидят!

— Я тебе еще раз говорю, сперва разберись, а уж потом отвечай.

— Ну пустил бы я его, и что дальше?

— Ты, сержант, как‑нибудь в зеркало посмотрись. Стань и взгляни себе в глаза.

— Ты чего это на меня наезжаешь? — милиционер почувствовал, что перед ним стоит не провинциал, не уверенный в себе, чувствующий, что в столице он чужой, а человек, которому палец в рот лучше не класть, который ориентируется в Москве получше, чем рыба в воде.

— Я тебя, парень, предупредил, так что ты подумай, — и Дорогин, резко повернувшись, даже ни разу не глянув себе под ноги, спустился по коварной мраморной лестнице.

— Зря ты к нему пошел, — вздохнул Григорий, — потому как он на месте стоит. Я сам понимаю, что всех подряд сюда пускать нельзя.