Объясняя религию. Природа религиозного мышления - Паскаль Буайе

Не исключено, что представление о действиях и психических состояниях других людей на самом деле еще сложнее, чем следует из нарисованной мною картины. Например, как демонстрируют исследования нейронной активности у нормальных испытуемых, когда кто-то на наших глазах делает некие жесты, мы, как правило, мысленно воспроизводим их, примеряя на себя. Опять-таки сами того не замечая. Как показывают исследования, участки мозга, активизирующиеся, когда мы видим чужие жесты, частично совпадают с теми, которые активизируются, когда мы производим такие действия сами. Иными словами, в мозге имеется определенный участок, воспроизводящий увиденное действие, хотя и не на сознательном плане и без включения моторики. У маленьких детей, судя по всему, при наличии такой же системы отсутствует торможение моторики, поэтому они отзеркаливают движения других. Возможно, именно этим объясняется знаменитый и довольно неожиданный результат эксперимента, в котором простое наблюдение за другими спортсменами в том или ином виде спорта помогает улучшить собственные спортивные результаты (к сожалению, гораздо меньше, чем за счет тренировок). Так что воспринимать чужие действия или движения как гипотетические собственные – задача еще одной специализированной системы.

Как выясняется, за эмпатию к чужой боли и страданиям тоже отвечает отдельный специализированный нервный механизм. Одни группы нейронов выборочно реагируют на чрезмерный жар, холод и давление. Другие, в смежных областях, выборочно реагируют на аналогичное воздействие на других людей. Особая эмоциональная реакция на чужую боль может возникать в результате обыкновенного воспроизведения, совершаемого данной системой. То есть восприятие чужой боли при обработке соответствующими структурами нашего мозга накладывается в какой-то степени на ощущение собственной боли. Таким образом, перед нами еще одна система, которая дает представление о воздействии окружающего мира на других людей (посредством копирования того, как чувствовали бы себя мы сами при таком воздействии), но воспроизведению подлежит лишь узкий аспект этого воздействия.[34]

Итак, подведем итоги. Отображение чужих психических процессов возникает не в результате обращения к некой общей теоретической справке о людях, а как совокупность множества разных моментов восприятия, воспроизведения и умозаключений о разных аспектах окружающей действительности. Единая, на первый взгляд, область «интуитивной психологии» на самом деле представляет собой комплекс дочерних областей со специализированными механизмами. То же самое относится к другим разделам нашей мысленной энциклопедии. Например, мы довольно хорошо распознаем, что одни объекты окружающего мира (животные, люди) движутся с определенной целью, тогда как другие (камни, реки, деревья и т. п.) движутся лишь под воздействием внешней силы. Вроде бы для установления разницы между этими объектами достаточно руководствоваться характером движения: у живого существа, как правило, чаще меняется скорость и более хаотично направление, чем у неодушевленного предмета. Однако движение не единственный признак. По живому существу часто заметно, что оно обращает внимание на другие объекты в своем окружении. Животное, например, поворачивает голову, следя за тем, что его заинтересовало. Так что и в этой области мы видим, что простой, казалось бы, процесс – установить наличие целенаправленности действия у объекта – требует сотрудничества нескольких узкоспециализированных нейронных систем.

Я уже несколько раз упоминал о недавних открытиях, касающихся детей дошкольного и ясельного возраста. Самые потрясающие модели мысленных энциклопедий – точнее, систем, составляющих нечто похожее на энциклопедию – приходят к нам именно из возрастной психологии. И это не случайно. В исследовании маленьких детей ставится самый радикальный из философских вопросов «Откуда берется знание? Как нам удается познавать окружающий мир?», но формулируется он в виде научных гипотез, проходящих экспериментальную проверку. Возможностью лучше разобраться в работе сознания мы обязаны обогащению знаний о том, как оно развивается по мере взросления.[35]

• Восприятие и понимание окружающих событий требуют умозаключений и догадок о разных аспектах окружающих нас объектов.

• Сознание складывается из специализированных систем, делающих умозаключения относительно этого разнообразия аспектов.

• Представители разных «онтологических категорий» активируют разные сочетания этих специализированных систем.

• Каждая система логического вывода, в свою очередь, состоит из еще более специализированных нейронных структур.

Что знает каждый ребенок

Малыши не производят впечатления умников. Двухлетние дети неуклюжи, понятия не имеют о хороших манерах и морали и могут (в буквальном смысле) заблудиться в трех соснах. Речь у них неправильная, словарный запас, мягко говоря, ограничен. Когда видишь все это, с трудом верится, что со временем они станут полноценными взрослыми. Но внешнее впечатление обманчиво. Дети многое усваивают, потому что много знают. И теперь ученые довольно точно могут описать мыслительные процессы, помогающие малышам усвоить (почти) все, чему требуется научиться, отталкиваясь от довольно противоречивых сведений, которыми мы их снабжаем. Как ни трудно в это поверить, на самом деле маленькие дети очень умны.

Ума им прибавляет то же, что и нам, – множество специализированных систем логического вывода, составляющих наше сознание. Для психолога дети – своего рода естественный эксперимент. При минимальном объеме знаний они постепенно добывают самые разные необходимые сведения об окружающем мире. Единственный способ делать это – на основе ограниченных данных создавать некую картину действительности путем умозаключений. Такое возможно, только если с самого начала иметь непреложные установки, диктующие, какие аспекты нужно вычленять из окружающей среды и какие догадки, базируясь на них, строить. Вот несколько показательных примеров.

Что у крокодила внутри? Возьмите (тушу) крокодила. Вскройте его, вооружившись ножом поострее. Внутри вы увидите кости, мышцы и разные внутренние органы. А теперь вопрос на засыпку: что вы увидите внутри у второго крокодила? Большинство ответит, что, скорее всего, аналогичные кости, мышцы и внутренние органы. Это, разумеется, правильно. Чтобы выяснить, есть ли у крокодилов легкие, не надо препарировать 200 туш и сравнивать результаты, ведь мы совершенно уверены, что вскрыть одного (в крайнем случае парочку, если финансирование эксперимента позволит) будет вполне достаточно. При этом мы вряд ли можем подкрепить такую уверенность личным опытом. Мы просто исходим из того, что все представители вида имеют одинаковые внутренности (за исключением половых органов, для которых существуют две разновидности). И эту убежденность находим даже у маленьких детей (в возрасте от трех до пяти, соответственно адаптируя формулировку вопроса), хотя у них опыта встреч с животными гораздо меньше, чем у нас, а уж про опыт вскрытия туш и говорить нечего. Может быть, вам покажется, что вопрос не такой уж и сложный. В конце концов, если они все называются крокодилами, наверное, они более или менее одинаково устроены? Однако уверенность детей, что у всех крокодилов внутри одно и то же, почему-то не очень распространяется на внутреннее устройство телефонов и телевизоров. Сходство в данном случае для них не показатель. Дети без труда опознают телефон по внешнему виду и знают, зачем нужен телевизор. Для них просто не очевидно, что эти устройства выполняют свои функции именно благодаря начинке. Прелесть этого принципа в его совершенной абстракции. То есть дети предполагают у всех крокодилов одинаковые внутренности, но при этом понятия не имеют, как они – и у других животных тоже – выглядят. Как удалось установить психологу Франку Килу, маленькие дети слабо представляют себе внутреннее устройство тела животного, однако абсолютно уверены, что у мыши внутри то же самое, что и у других мышей.[36]

На самом деле в этих банальных умозаключениях имеется один более глубокий и тонкий аспект. Виды животных (то, что у биологов называется genera – собака, кошка, жираф и т. п.), как правило, и детьми и взрослыми воспринимаются в эссенциалистском ключе. То есть мы приписываем, скажем, корове некое существенное свойство (или набор свойств), которое характеризует вид в целом и является неотъемлемым. Психологи Франк Кил, Генри Уэллманн и Сьюзан Гельман собрали богатый документальный материал по такого рода представлениям у маленьких детей, однако у взрослых они встречаются тоже. Предположим, вы берете корову, скальпелем удаляете лишнее, перекраиваете ее в лошадь, пришиваете гриву и красивый хвост, проводите еще ряд манипуляций, чтобы она паслась, двигалась и в целом вела себя, как лошадь. Теперь это лошадь? Для большинства людей, в том числе и большинства детей, нет. Это переделанная корова, корова-лошадь, может, кросс-культурная корова, но по сути все еще корова. У нее имеется некое постоянное неотъемлемое свойство, делающее ее коровой, и его можно подразумевать, даже не представляя, в чем оно заключается. То есть большинство людей представляют себе корову как носителя некой «коровистости», но саму «коровистость» описать не смогут. Им известно лишь одно, что коровистость не отнять и именно она диктует внешние черты. В частности, рога и копыта коровы – это проявления «коровистости».[37]