Современная ирландская новелла - Шон О'Кейси

— Вы совсем нас забыли, Мэй! — сказал он, Еесело улыбаясь.

— У нас было столько работы последнее время, Питер, — пояснила она с напускным оживлением.

— А Джо только вчера вспоминал про вас. Вы знаете, Джо теперь в семинарии.

— Да? Что он там делает?

— Преподает. Он считает, что по сравнению с тем, как было в горах, здесь просто отдых. И конечно, вы знаете насчет мамы?

Вот оно!

— Да, я слышала. Вы, наверное, рады за нее?

— Я‑то не очень, — ответил он, и губы его покривились. — Ужаснее дня в моей жизни не было. Когда ей начали обрезать волосы…

— Можете мне не напоминать.

— Знаете, Мэй, я опозорился. Я выбежал из часовни. А за мной погнались две монахини, они решили, что нужно показать мне уборную. Почему это монахини воображают, что мужчинам вечно надо в уборную?

— Откуда мне знать? Из меня монахини не вышло.

— Не все так считают, — сказал он мягко, но это еще больше задело ее.

— Ну а теперь, наверно, очередь за вами?

— В каком смысле?

— Я думала, вы тоже мечтаете о церкви.

— Не знаю, — произнес он неуверенно, — я никогда об этом серьезно не думал. Пожалуй, в известной мере это зависит от вас.

— При чем тут я? — спросила она тоном светской дамы, но сердце ее вдруг заколотилось.

— Скажите только, согласны ли вы выйти за меня замуж? Теперь я один во всем доме, а хозяйство ведет миссис Маэр. Помните миссис Маэр?

— И вы, верно, полагаете, что вам дешевле обойдется, если я ее заменю? — спросила Мэй, и вдруг гнев, досада и разочарование, копившиеся в ее душе эти годы, вырвались наружу. Она внезапно поняла, что только из‑за него пошла в монахини, из‑за него ее заперли в лечебницу, из‑за него жизнь у нее серая и однообразная, как у калеки. — Вам не кажется, что вы избрали довольно странный способ делать предложение? Если только это действительно предложение.

— Почем мне знать, как их делают? Что, по — вашему, я делаю предложения всем девушкам подряд?

— Да нет, вряд ли, иначе вас научили бы, как себя вести. Вам даже в голову не пришло сказать, любите ли вы меня! Вы меня любите? — чуть ли не закричала она.

— Ну конечно, разумеется, люблю, — ответил он в растерянности. — С чего бы иначе я стал вас просить выйти за меня? Но все равно…

— Все равно, все равно! Без оговорок вы не можете! — И тут с языка у нее начали срываться такие слова, от которых несколько месяцев назад она содрогнулась бы, и, прежде чем броситься под дождем домой, уже не сдерживая слезы, она прокричала: — Пошел ты к черту, Питер Коркери! Ко всем чертям! Из‑за тебя я загубила свою жизнь, а ты только и знаешь, что твердить «Все равно!». Отправляйся лучше к своим поганым педикам, повторяй это им!

Домой она прибежала в истерике. Отец ее поступил так, как и следовало ожидать. Он знал, что рожден для мук, и не удивился еще одному испытанию — ведь он всю жизнь себя к этому готовил. Он встал и налил себе виски.

— Ну вот что я скажу тебе, дочка, — произнес он тихо, но твердо. — Пока я жив, ноги этого человека здесь не будет, — Глупости, Джек Макмагон! — в бешенстве воскликнула его жена и тоже налила себе виски, что она делала ка глазах у собственного мужа лишь в тех случаях, когда собиралась выплеснуть стакан ему в лицо. — Ты уж вовсе ничего не соображаешь. Неужели тебе до сих пор не ясно, что мать Питера только за тем и пошла в монастырь, чтобы развязать сыну руки?

— Что ты, мама! — ахнула Мэй и от удивления перестала рыдать.

— А разве я не права? — спросила мать и выпрямилась во весь рост.

— Права, конечно, права, — ответила Мэй, снова заливаясь слезами. — Просто я такая дура, что мне это и в голову не приходило. Конечно! Она сделала это ради меня.

— И ради своего сына, — добавила миссис Макмагон. — Если он хоть немножко похож на свою мать, я буду гордиться таким зятем.

Она бросила взгляд на мужа и увидела, что добилась нужного впечатления и может спокойно наслаждаться своим виски.

— Конечно, кое с чем у нас будут сложности, — продолжала она миролюбиво. — Не можем же мы объявить в газете: «М — р Питер Коркери — сын сестры Розины, монахини ордена Цветка», так, кажется, зовут теперь бедную женщину? Пожалуй, нам вообще придется обойтись без объявления в газетах. Ну что ж, я всегда говорю, нет худа без добра. У скромной свадьбы свои преимущества… Надеюсь, ты вела себя с ним ласково, Мэй? — спросила она.

Только тут Мэй вспомнила, что вела себя с Питером совсем не ласково, да еще наговорила таких слов, которые ужаснули бы ее мать. Впрочем, это не имело значения. Они с Питером добрались вместе до цели, да еще такими удивительными путями.

Мэри Лэвин

СЧАСТЛИВАЯ ПАРА (Перевод А. Ставиской)

Танцующих было море, но его она заметила сразу. Рывком притягивая и отпуская партнершу, он дергался, но не тонул — голова его все время торчала на поверхности. Его не захлестнуло и в финальном па, когда подолы платьев слились в сплошную пену, бело — розовую, как шиповник. Не засосало даже тогда, когда прожекторы высветили поток хлынувших вверх пылинок, в котором скрипачи, будто в последние минуты перед катастрофой, отчаянным движением вскинули скрипки. Она, конечно, видела его и раньше. И знала, как зовут: Эндрю Гилл, новый староста студенческого юридического общества, этот пост автоматически делал его распорядителем бала. Он был высок, и все сразу видели висевшую у него через плечо ленту с эмблемой старосты. Обязательно ли ему носить остальные регалии, подумала она. Может, он и вправду тщеславен, как утверждали ее товарищи — студенты — первокурсники с юридического факультета. Сама‑то она была уверена, что он надел их, чтобы придать торжественность балу.

Он, безусловно, с полной серьезностью относился к своим обязанностям распорядителя — беседовал с гостями, как любезный хозяин танцевального вечера в частном доме. Казалось, он твердо решил сделать все, чтобы бал удался. Однако она видела, что ему это не доставляет удовольствия. И девушку он с собой не привел, и компании у него не было, и танцевал он только по долгу службы. Она все время следила за ним. А нет ли высокомерия в его уверенности, что все вокруг получают удовольствие от того, к чему сам он явно равно душен? Ей ведь это тоже, в общем, ни к чему. С гораздо большей охотой она сидела бы и занималась в Национальной библиотеке. Когда вечер окончился, она снова увидела его, теперь уже в вестибюле, и по тому, как он поднял воротник пальто, угадала желание не столько укрыться от непогоды, сколько отгородиться от окружающих, и тоже подняла воротник. Ведь и она испытывала такое же чувство. И едва удержалась, чтобы не улыбнуться ему. Это было бы совсем нелепо — никогда в жизни он не обратит на нее внимания.

Но когда на следующий вечер он вошел в читальный зал и, сев на единственное свободное место — как раз рядом с ней, — начал раскладывать свои записи, в его глазах промелькнула какая‑то слабая искорка — словно он узнал ее. Она тоже сделала вид, будто что-то смутно припоминает. И тут случилось невероятное — он улыбнулся ей и спросил:

— Ну, как вам понравился вчерашний вечер?

— Очень, — ответила она с жаром, вспомнив его старания устроить все как можно лучше. Но тут же устыдилась своего лицемерия. — Но вообще я не люблю таких развлечений, — добавила она.

Он удивился.

— А мне казалось, все девушки с ума сходят по танцам. — Ему принесли книги, но, прежде чем раскрыть их, он снова взглянул на нее. — Где я мог вас видеть? — спросил он.

— Очевидно, на вечере.

— Нет, где‑то еще, — сухо сказал он. Затем погрузился в чтение и больше за весь вечер ни разу не заговорил с ней, не взглянул на нее. Только когда в десять часов прозвенел звонок, снова повернулся к ней.

— Вспомнил, где я вас видел: на Лисон — стрит. — Он был явно доволен тем, что наконец все встало на свои места.

— Вполне возможно. Вы, кажется, тоже там живете?

Она никак не ожидала, что ее вопрос вызовет у него такое раздражение.

— Нет, я живу в Килдере, — отрезал он и, собрав книги, вышел из зала.

«Вот и конец», — подумала она. Но ошиблась. Он ждал ее на лестнице и, как только она вышла, тотчас же возобновил прерванный разговор, будто продолжая обсуждать чрезвычайно важную проблему.

— Мне приходится проводить в Дублине пять дней в неделю, с понедельника по пятницу, но это совсем не то же самое, что жить здесь постоянно. Я просто не вынес бы этого. Ненавижу Дублин!

У нее перехватило дыхание от неожиданной страстной горечи его слов.

— Но ведь он такой красивый! — возразила она.

Они дошли до двери — в вечернем воздухе видневшиеся между каменных колонн небо, облака и деревья казались до того независимыми и свободными, что защемило сердце от их предательской красоты.