Территория книгоедства - Александр Етоев

Далее Козачинский с Фечем сколачивают вооруженную банду, куда вступают сначала дружки Феча Бургардт и Шмальц, также немецкие колонисты, а затем налетчики из отряда полковника царской армии Геннадия Орлова, командовавшего карательным отрядом у Колчака.

Первое их крупное дело – налет на пассажирский поезд, следующий в Одессу, – прошло блестяще. Российский Робин Гуд со товарищи, окрыленные успехом, вернулись в штаб, располагавшийся в деревушке в районе Люстдорфа, где обитали немецкие колонисты.

Целый год Козачинский и его шайка совершали нападения на конторы, поезда, зажиточные хозяйства, банки, пока власти это не надоело и она не решила с этим делом кончать. Тем более подвернулся случай.

В начале осени 1922 года предводитель банды двадцатипятилетний атаман Козачинский решил устроить налет на ветеринарный лазарет 51-й дивизии. Целью нападения были лошади, которых он собирался угнать. Но, как водится у благородных разбойников, перед тем, как совершить нападение, атаман сочиняет следующее легкомысленное послание: «Комиссия по разгрому несчастных частей 51-й дивизии постановила: всех хороших лошадей, где только последние отыщутся, изъять и копии актов оставить для красноармейской сволочи». И шлет письмо в штаб дивизии. В результате, хотя лошадей все-таки угоняют, банда Козачинского попадает под перекрестный огонь и увозит с собой нескольких раненых.

После этого вопиющего безобразия милицейское начальство Одессы бросает на поимку Козачинского и его банды лучшие оперативные силы. В том числе внедряет в среду преступников своего агента. Он-то и сообщает место и время, где и когда бандиты собираются сбывать излишки краденых лошадей. Произойти это должно было в самой Одессе на Староконном рынке.

Теперь представьте себе – раннее сентябрьское утро, пригород Одессы, по дороге трясется на ухабах знакомый вам зеленый фургон, на козлах молодой красавец погонщик, за фургоном следует табун лошадей. Все это въезжает на шумный рынок, кучер спрыгивает на землю, и тут ему в спину упирается дуло маузера.

Но наши люди просто так не сдаются. Козачинский, а это он, что-то такое делает, после чего человек с маузером быстренько отлетает в сторону, а юный герой-разбойник лихо перемахивает через ограду, бежит по направлению к Молдаванке, петляет проходными дворами, поднимается на чей-то чердак, хочет отдышаться, как вдруг… Чердачная дверь трещит, и перед обалдевшим налетчиком стоит… догадались кто? «Брат по крови», тот самый Женька, правда, тоже уже не Женька, а Евгений Петрович Катаев, брат писателя Валентина Катаева, сам в будущем блестящий писатель, известный в русской литературе под именем Евгений Петров, а на момент их чердачной встречи – сотрудник уголовного розыска.

Так их свела судьба, бандита Сашку и мента Женьку.

Потом был суд, были двадцать три человека на скамье подсудимых и тридцать шесть листов обвинительного заключения, была высшая мера, замененная на пятнадцать лет исправительно-трудовых работ… И был агент уголовного розыска Евгений Катаев, тайком показавший «брату по крови» указательный палец, когда приговоренных под конвоем выводили из зала суда.

Конец этой истории светел.

В 1925 году Козачинского амнистировали. Вскоре он переезжает в Москву, работает журналистом, а в 1938 году Евгений Катаев, уже Петров, один из авторов «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка», уговаривает «брата по крови» написать повесть. Так родился «Зеленый фургон».

Умер Козачинский в Сибири, в 1943 году, но не в ссылке, как, наверное, подумали многие, а в эвакуации, куда был направлен по нездоровью.

Зощенко М

Не могу себе представить унылое читательское лицо, склонившееся над книжкой Зощенко. Но сам Михаил Михайлович, как утверждали многие его современники, в жизни был человек серьезный, рассказы свои читал без улыбки, а что касается смеха, то смеющимся Зощенко практически не видел никто. Конечно, это преувеличение: в жизни любого человека, будь он хоть хронический пессимист, встречаются эпизоды, когда хочешь не хочешь, а рассмеешься.

Зощенко, слава богу, хроническим пессимистом не был. Оптимистом он тоже не был, но смеялся и улыбался редко. Вот место из записных книжек писателя Евгения Шварца, подтверждающее этот знаменательный факт: «Рассуждения его очень уж не походили на сочинения. В них начисто отсутствовало чувство юмора. Они отвечали строгой, и суровой, и, как бы точнее сказать, болезненной стороне его существа. Точнее, были плодом борьбы с болезненной стороной его существа…»

Под «болезненной стороной» существа Михаила Зощенко в приведенном выше отрывке подразумеваются вещи обыкновенные: бессонница, сердцебиение, страх смерти – то, что вынес писатель с фронтов Первой мировой войны. Рукой, которая писала рассказы, водила скрытая, смешливая сторона зощенковской души, внешняя же, фасадная, всегда оставалась затененной тревогами жизни.

Писатель Михаил Зощенко родился:

а) Я родился в Полтаве в 1895 г.;

б) Я родился в Ленинграде (в Петербурге) в 1895 году.

Первое место рождения указано в автобиографии 1926 года, второе – в автобиографии начала 1930-х годов. Правильные время и место рождения – 9 августа (нового стиля) 1894 года, Петербург, Большая Разночинная ул., д. 4, кв. 1.

Отец мой художник, мать – актриса. Это я к тому говорю, что в Полтаве есть еще Зощенки. Например: Егор Зощенко – дамский портной. В Мелитополе – акушер и гинеколог Зощенко. Так заявляю: тем я вовсе даже не родственник, не знаком с ними и знакомиться не желаю.

Из-за них, скажу прямо, мне даже знаменитым писателем не хочется быть. Непременно приедут. Прочтут и приедут. У меня уж тетка одна с Украины приехала.

Это из шуточной заметочки Зощенко «О себе, об идеологии и еще кое о чем», которая будет цитируема еще не раз.

Знаменитым писателю быть все же пришлось – от нее, знаменитости, коли уж ты попался в ее объятия, ускользнуть трудно. Что же касается отца Зощенко, то Михаил Иванович действительно был художником-передвижником, дворянином, родившимся в Полтавской губернии, состоявшим в должности младшего художника Мозаического отделения при Императорской Академии художеств. А мать, Елена Осиповна (урожденная Сурина), одно время и вправду была актрисой.

Как все нормальные дореволюционные дети, Зощенко учился сначала в гимназии (Санкт-Петербургская 8-я гимназия).

Учился весьма плохо. И особенно плохо по русскому – на экзамене на аттестат зрелости я получил единицу по русскому сочинению.

Это кажется странным – тем более что уже тогда, будучи гимназистом, юный Зощенко сочинял стихи и рассказы и видел себя в мечтах писателем. Он даже из-за этой чертовой единицы пытался покончить с жизнью («скорей от бешенства, чем от отчаянья»), но, к счастью для будущих читателей, попытка не имела успеха.

Окончив гимназию, Зощенко (ему семнадцать) поступает в Санкт-Петербургский университет, на юридический факультет. Но хлеб науки кажется ему слишком пресным, и через год писатель отправляется безбилетником на Кавказ, где устраивается работать контролером на железнодорожную линию Кисловодск – Минеральные Воды.

Из воспоминаний об этом коротеньком кавказском этапе жизни у Зощенко есть такое: «Дрался в Кисловодске на дуэли с правоведом К. После чего почувствовал немедленно, что я человек необыкновенный, герой и авантюрист, – поехал добровольцем на войну».

В августе 1914-го начинается Первая мировая война. Двадцатилетний Зощенко осенью возвращается в Петроград, поступает на военные курсы и в звании прапорщика отбывает на фронт.

У меня не было, сколько я помню, патриотического настроения – я попросту не мог сидеть на одном месте из-за склонности к ипохондрии и меланхолии. Кроме того, я был уволен из университета за невзнос платы.

Думая о тех временах, часто ловишь себя на мысли, что какая-то она ни о чем – эта Первая мировая война. Главное, что приходит в голову, – смертная вселенская скука. Братство славян… Николай II, зачитывающий с балкона дворца манифест о вступлении России в войну… Патриотическая демонстрация на Дворцовой площади… Хоругви… «Боже, царя храни»… Поезда, отбывающие с Николаевского вокзала под музыку полковых оркестров…

И, садясь, запевали Варяга одни,А другие – не в лад – Ермака,И кричали ура, и шутили они,И тихонько крестилась рука…

Когда смотришь на военные фотографии той поры – окопы, артиллерийское орудие на тракторной тяге, вязнущее в дорожной грязи, ложная пушка (ствол дерева на подпорках с единственным колесом от телеги и солдатом, приставленным ее охранять), полевые лазареты со скучающими рядами раненых, даже офицер, лихо отплясывающий кавказский танец с шашкой в одной руке, кинжалом в другой и с бутылкой шампанского на стриженой голове, – нападает отчего-то тоска. «Хушь плачь» – как выражаются персонажи Зощенко.