Праздники - Роман Михайлов

не знал других стран, их правил и законов, но был убежден, что Запад и Восток – разные вещи, настолько разные, что вместить и то и другое невозможно. Он обрадовался ярким рекламным щитам, цветастым торговым палаткам, наглым таксистам, пристающим к проходящим людям с тяжелыми ношами. Предчувствие Востока приходило и оставалось.

Ехать предстояло до Углов – небольшого села, стоящего на полпути к «…». Очередь была обычной: старушки с тряпьем, ведрами, некрасивыми сумками, молодые люди с сельским загаром, крепкие рабочие. Автобус с надписью «…» открыл двери. Гриша заплатил за проезд, сел на первое свободное место и взглянул в окно. В соседней очереди он увидел своего попутчика по поезду, махнул ему рукой. Тот тоже увидел Гришу, радостно замахал, выкрикивая при этом что-то наверняка важное, но совершенно неслышное.

Наслаждаться Востоком за окном можно было сколько угодно: он открывал себя все с большей полнотой – ясный, притягивающий. Грише часто снились сны, в которых он подходил к Востоку. Будто он шел по западным улицам, вдоль высочайших стен, закрывавших небо. Шел в тревоге, иногда переходил на бег, падал. Ноги вязли в каменных дорогах, наступало удушье. В этот момент приходило понимание скорого освобождения. Появлялась уверенность, что за следующей стеной будет нечто новое, делающее легким и настоящим. Он вставал, шел в сторону последней стены. Тело становилось все послушнее, внезапно стены пропадали, открывались новые просторы – большие, живые, такие, что захватывали все его дыхание. Он переставал чувствовать землю, переставал даже мыслить. Это был Восток. Этот сон проявлялся в разных формах и связях. Иногда появлялись люди, бродившие в поисках того же. Иногда символы сменяли привычные стены, Гриша оказывался среди высокой травы: обнаженный, испуганный. Но конец был везде одинаков – Восток неизбежно являл себя, даря свободу и чистоту.

Углы стояли особо, неправильно. Как зародилось это село, далекое от дорог и озер, никто не знал. Машины доезжали до Углов, только если погода жила без дождя самое малое неделю, иначе же приходилось утопать на полпути в очередной жиже. От трассы на «…» до Углов были сложены лесные тропинки, удобные для людей.

Благодарно проводив взглядом уходящий автобус, Гриша направился в сторону, подсказываемую памятью.

Вдоль дорог иногда замечались люди – местные жители, погруженные в заботы и грусти. В основном шли к трассе и от нее. Все здоровались. Показалась старушка, раскачивавшаяся в стороны и таким образом перемещавшаяся.

– Здравствуйте, – сказала она, даже не взглянув на Гришу.

Гриша тоже поздоровался, улыбнулся ей вслед. «Это особые места, – подумалось Грише, – здесь люди сердцем живут». За открывшимися полями увиделся крепкий человек в потрепанной одежде. Гриша начал разглядывать его еще издалека. Показалось, что человек этот несет в себе невероятно большие размеры, как вширь, так и ввысь. Он приближался. На его плече лежал придавленный ладонью старый магнитофон. Плечо было таким, что вполне вмещало на себе это устройство. Голову покрывала кепка. Еще мгновение, и Гриша четко смог расслышать слова песни:

Весна опять пришла,

И лучики тепла…

Шел человек несколько безлично, тяжело. Когда они поравнялись, к песне прибавилось:

Владимирский централ, ветер северный…

– Здравствуйте, – внезапно сказал человек Грише, также на него не взглянув.

Гриша поздоровался. Когда человек уже прошел и даже слов песни стало не расслышать, Гриша вспомнил, что не знает точного адреса, куда направляется.

– Друг, постой, – побежал Гриша к человеку. Тот остановился. – Ты из Углов? – Человек утвердительно кивнул. – Ты не знаешь, как найти Жору?

– Страховщика? – хрипло спросил человек.

– Кого? Не знаю, кем он работает сейчас. Ну… Жора. Я был у него давно здесь, уже ничего не помню.

Человек повернул назад, махнув головой Грише, чтоб шел за ним. Песня закончилась, началась другая. Пелось про тюрьму, про тяжелую жизнь и новые надежды. Гриша поглядывал на попутчика, пытался завести разговор, но ничего не получалось.

– Очень жизненная песня, – начал Гриша. – Так все и есть в жизни: стремления, идеалы, планы, а тебя раз – и в тюрьму. А за что, спрашивается? За то, что мыслил свободно, искал невидимые тропинки, сердечное вперед разумного ставил, любил, хотел людей осчастливить. Есть тюрьмы вещественные, явленные в полях, лесах. Но еще страшнее – тюрьма метафизическая. Туда попадешь – не сбежать, – все это Гриша выдал с особой быстротой, желая как можно скорее открыть перед новым знакомым глубину своей личности и расположить его к своему пониманию.

– Можно сбежать, – уверенно ответил человек и впервые взглянул на Гришу. Уверенность этих слов его несколько смутила. Он больше не решился ничего сказать.

Жора жил в одном из домиков села. Человек, не постучавшись, открыл дверь, зашел, махнув рукой Грише, чтобы тот тоже заходил. Жора суетливо прохаживался по комнате, не замечая гостей. Человек уселся на одну из скамеек, стоявших у входа.

– Страховщик, пришли к тебе, – хрипло сказал он.

– А? – испуганно обернулся Жора. – Кто? Я днем не работаю. Я же сказал всем, чтоб под вечер подходили.

Жора снова отвернулся.

– Жора, ты меня не узнаёшь? – нерешительно спросил Гриша.

Жора подошел к Грише, приблизил свое лицо к нему так, что чуть не коснулся, отбежал, обхватил голову, потом подскочил и молча обнял Гришу. Гриша тоже его обнял, сжал крепко, сколько хватило силы.

– Гришутка, родной, – тихо сказал Жора. – Садись, прошу тебя. Ты это… Уже познакомился с Валентином Васильевичем? – Жора посмотрел на человека. – Это мой друг, – Жора заулыбался, – зовут Валентин Васильевич, учитель в сельской школе, преподает математику, русский язык и географию. Человек он удивительный, ходячая метафизика. Меломан. Всегда с магнитофоном ходит.

– Да ладно тебе меня расхваливать. – Валентин Васильевич криво улыбнулся.

– Жора, а ты страховщиком работаешь? – спросил Гриша.

– А? Я? Да, подрабатываю. Кто бы мог подумать, что этой ерундой заниматься буду. Я страхи показываю.

День проходил монотонно. Валентин Васильевич никуда не спешил. Его песни прошли несколько кругов, уже запомнились Грише. В них и правда чувствовалась особая душевность. Валентин Васильевич вынимал кассету, шарил в кармане, доставал другую, начинал новую песню.

Гриша всматривался в лицо Жоры, пытаясь понять, изменилось ли его бытие за десять лет, что они не виделись.

А Жора по достижении средних лет понял, что в жизни нет ничего внешне интересного, что интересное спрятано внутри. Как-то по безделью он повел соседа на местное кладбище болотистыми дорогами, показывать нечистую силу. Жора тогда сам не понял, отчего сосед побежал с тех мест, как ошпаренный. А на следующий день по селу пустился слух, что Жора помешан с нечистым, что знает магию. Стали приходить разные люди, просить, чтобы тот сводил их на кладбище, показал страхи. Жора водил,