Праздники - Роман Михайлов

Без пяти двенадцать. Вспомнил песню из фильма: «На часах у нас двенадцать без пяти, Новый год уже, наверное, в пути…» Новый год! Санитар все знал. Через пять минут бар смоет взрывной волной.

Если нас завалит, вдавит и омоет грунтовыми водами, я хотел бы оказаться рядом с ней. Дальше пусть будет барменша с советской аэробики, Дима, а совсем в стороне Князь, Бура, Ежик – с ними не хочется встречать вечность.

И тут дошло. Ведь я могу сейчас попросить поставить любую музыку. Мы войдем в новое существование под ту музыку, что сейчас выберу. И все эти бандиты, хозяин бара, Толик, хихикающие женщины не понимают ответственности момента, а я понимаю. Собственно, в этом наше отличие.

Пока осмыслял, подскочил Бура и заказал песню. Диджей сразу же поставил. «Почему так часто меркнет свет. Я к тебе пришла из прошлой жизни. В этой мне с тобою жизни нет. А я сяду в кабриолет и уеду куда-нибудь». Удивительно, никто за два часа ничего не заказал, а когда я собрался, секунду в секунду нарисовался он. Бура, видимо, прочел мои мысли и намерения, захотел въехать в пылающую пыльцу на кабриолете. Если сейчас подойду к ней под эту песню, она подумает, что я даун. Подумает – и ладно, не остается времени. Надо решиться и подойти в эти три минуты до Нового года. Потом уже всё, вспышка света, тоннель и слияние с сиянием. Голоса в тоннеле спросят: чего ты не подошел к ней? Да уже почти решился, отвлекся на мысли.

Что можно сделать за три минуты? Если бы хоть что-то понял тогда на стене, сейчас бы вышел и пропел имена ангелов. А может, они не поются и даже не произносятся. Что можно сделать за две минуты? Выйти перед собранием и раскаяться. Скрестить руки, поклониться, рассказать о своих грехах. А тут музыку не перекричишь: даже если выйдешь и начнешь исповедоваться, никто ничего не услышит, будешь выглядеть как рыба, хватающая воздух ртом. С другой стороны, это и хорошо, вроде и высказал вслух, а никто не обратил внимания.

Она сидела в холодных лучах, как звезда эстрады, смеялась, перебрасывалась фразами с барменшами. Показалось, она светится слишком ярко, выделяется и пылает. Глянул на часы. Три нуля. Новый год. Три нуля и пульсирующие две точки ядовитого цвета. Дернулся и не понял, что произошло. А что-то произошло. Все изображение изменилось, будто на телевизоре подкрутили яркость, усилили ее до едкости. Глаза заболели. Так нельзя смотреть на вещи, можно сжечься. Закрыл лицо, посмотрел сквозь пальцы. Все то же самое, только не сразу бьет в зрение. Смотреть можно, но пуская видимость дозами. Не сразу всё вокруг, а через щели – так не больно. Когда начинается зуд, надо сразу закрывать ладонями, погружать в темноту, потом выглядывать. Кто-то отравил, кто-то прожег. Что случилось? Вроде все на месте и никак не реагируют, только я почти ослеп. Не может же это быть волной от взрыва – все бы порушилось, а оно на месте. Так что произошло? Какая-то череда нелепых совпадений, неразумных встреч? Не знаю, вообще не понимаю.

А дальше… Около нее оказались двое. Они схватили ее и потащили. Я увидел место через них – они просвечивались. Стало ясно, что это не люди, хоть и похожи. Никто не обращал внимания, как она кричит, дергается, сопротивляется. Они ее вытащили, хлопнули дверью бара прямо передо мной. Я выскочил следом и застал лишь их удаляющиеся силуэты. На улице стало проще со зрением без этих лучей и разъедающих цветов. Показалось, что слышу ее крик, побежал в его сторону, но уже никого не обнаружил. Буря затихала, город засыпал, лес храпел, бездна скалилась. Так бывает, когда стоишь посреди жизни и ничего не понимаешь. Так наступает Новый год.

Вы ведь не поверите, если скажу, что собирался записывать совсем другое, а этот текст проявился как некая автоматичность, сам по себе? Нет, я хотел рассказать про Арсения, про этого сложного человека, но не пускаясь в описания того случая, тех ощущений. Даже имен ангелов. Мне крайне неуютно описывать то, что нисколько не понимаю. Хочется иметь хоть какую-то опору. А здесь ее нет, чисто брыкание на ощупь. Тебя ведут по стремному полу с разбросанными предметами, можешь в любой момент ступить на острое или скользкое, щупаешь воздух перед собой длинными выставленными руками. Чье-то лицо, чья-то рука. Жутко все это. И ведь, когда это пишу, представляю себя именно в той комнате, заполненной лунным светом, где на стенке нарисованы имена ангелов. Трогаю их и не могу разобрать.

Мне интересно было бы стать сейчас читателем этого текста и предположить, что будет дальше. Вы же ожидаете чего-то? Дальше он разыщет тех двух прозрачных демонов. Они окажутся нарисованными в альбоме Арсения. Сварщик закапает в глаза специальные капли, нормальное зрение вернется. Или не так. Девушка с аэробики даст ее адрес, я просто к ней схожу и спрошу, как она себя чувствует. Но не сразу, а после того, как полежу с компрессами из травок на глазах. Она ответит, что нормально себя чувствует, а ты кто такой. А я просто так интересуюсь. Когда пытаешься предугадать, никогда не попадаешь в содержание, все оказывается хитрее.

Звезды на небе пляшут, будто приходят от зеркальной собаки, бегающей в ужасе по дорогам нашего города. Ее ловят лучи от фонарей и отражают на небо. Так и я. Так и она. И любое мужское-женское так. Любое взросление так. И Новый год, и другие праздники. И день рождения, о котором собирался рассказать.

Восток

Лето выдалось приятным, полным новой красоты и прохлады. Вокзал суетливо приходил в себя после очередного поезда. Толпа понемногу редела, челноки уверенно уходили в свои закутки, забывая про неудобный сон на верхних полках. Многие распределялись очередями у рейсовых автобусов с неизвестными табличками. Стоящие в очереди косились на табличку соседнего автобуса с надписью «…» и ловили себя на мысли, что понятия не имеют, где находится это «…» и что заставляет такую толпу туда ехать. Из стоящих же рядом многие прекрасно понимали, что «…» – одно из лучших мест на Земле, место, где родились их родители и дети, где покой и подлинная жизнь. Так околовокзальное пространство делилось на чувственные группы, у каждой из которых было свое «…» – понятное и настоящее.

Гриша вышел из вагона.

– Восток, – тихо сказал он себе.

Гриша никогда не выезжал из России,