Слепая зона (СИ) - М Ксана

Мы ответили сразу четырьмя попытками, сравнивая счет.

До конца матча оставалось пять минут. Напряжение продолжало расти.

После неудачной реализации мяч попал мне в руки, и я рванул к линии соперника. Ситуация была опасная. И я это знал. Нужно было разыграть мяч ― сыграть в команде ― но, когда я увидел, что единственный открытый игрок ― Вудби, дебилизм взял верх.

Я отвернулся и, стиснув пальцами мяч, рванул быстрее.

— Отдай пас Аарону! ― услышал я крик Техаса. ― Мак! Отдай ему чертов пас!

— Маккейн, отдай мне мяч! ― заорал Вудби, и этим сделал только хуже.

Я почти добежал до линии, но занести за неё мяч не успел. Двое громил свалили меня с ног, мяч потерялся, а затем я услышал долбанный свисток. Долбаный―мать―его―свисток.

— Какого хрена ты не отдал мне пас?! ― заорал Вудби, когда я поднялся.

— Отвали.

— Из―за тебя мы потеряли попытку!

Моё терпение лопнуло, и я накинулся на Аарона, едва не свалив его ног.

— Эй! Эй!! Разошлись!! Разошлись, я сказал!! ― Техас разогнал нас по обе стороны от себя, но поздно, мы уже получили от судьи предупреждение. ― Простите! Минутку! Простите! ― крикнул он, махнув руками, а затем повернулся к нам. ― Вы совсем охренели?! Решили подраться на поле?! Игру хотите слить?!

Я сплюнул кровь и посмотрел на Вудби.

Упырок скрипнул челюстью.

— Мы в норме.

— Вы оба, чем бы это ни было, ― отрезал Техас, ― заканчивайте. ― когда Вудби отошел, друг задержал меня всего на секунду. ― Ты капитан. Ещё помнишь об этом?

— Да.

— Тогда соберись. Иначе сядешь.

Я стиснул челюсть, но спорить не стал.

Техас был прав. И, будь Я на его месте, поступил бы точно так же.

У нас была только одна попытка и только три минуты.

Он вновь подал знак судье, а затем раздался свисток.

Никки

«Как можно рисовать вслепую?»

«Она врет! И людей обманывает, чтобы её покупали! За счёт доверчивых живет!»

«Вы что, в самом деле верите в эту чушь?»

«Ты не можешь нарисовать картину, если не видишь ни цвета, ни границ ― это бред, и многие это понимают».

Я представила красивое дышащее жизнью дерево и сделала первый мазок. Очертила его границы — плавно, бережно, вкладывая в каждое скольжение все свои эмоции и чувства. Как делала всегда.

Вот уже восемь лет почти все свои картины я рисовала пальцами ― так было проще ощущать текстуру и линии, распознавать краску и воспринимать пространство. И ещё, так я была ближе к своему творению. Сливалась с ним воедино.

Было дико сложно завоевать доверие людей. Сложно потому, что они не понимали, как можно рисовать сердцем, а не глазами.

«Она ведь зрячая! Зачем весь этот цирк?»

«Ну есть у неё талант и хорошо, пусть рисует, но не нужно дурить нам головы».

Это был очень долгий путь. Я хотела доказать ― нет, не так… показать ― миру, что не важно, КАК ты рисуешь, важно, ЧТО ты при этом чувствуешь, и ЧТО хочешь сказать. Только это. Остальное — нет.

Вы знали, что цвета можно определять на ощупь? Одними лишь кончиками пальцев.

Что белый более плотный по сравнению с остальными. Чёрный ― более жидкий. В красном ощущается вязкость, а в жёлтом можно уловить мягкое скольжение.

Я не слепая и могу снять повязку. Могу видеть эти цвета глазами. Просто не хочу. Просто потому, что, когда не вижу, меня накрывают совершенно другие ощущения. Особенные. И мне не хочется их терять.

Я коснулась пальцами стены, и в моих мыслях дерево расцвело. Остальное сделали руки. Воплотили в жизнь то прекрасное, что родилось в голове. И то прекрасное, что я хотела после себя оставить.

Если решу уйти. Нет… когда решу уйти.

Ещё один мазок. И следующий. Песня Эда Ширана ― его Совершенство.

Детка, я обнимаю тебя, и мы танцуем в темноте,

Босиком на траве, слушая нашу любимую песню.

Я верю в то, что вижу,

И знаю, что повстречал ангела…

― Мак и Аарон так сцепились на поле, ты бы видела!

От испуга мой палец соскочил с линии, и я резко сорвала с глаз повязку.

Нет — нет — нет…

Уф. Поправимо. Это было поправимо.

— Черт, Никс, прости, я не знала, что ты работаешь. Я всё испортила?

— Нет… ничего. Всё нормально. ― я выдохнула и провернулась к Тейлор. ― В каком смысле сцепились? Подрались?

— Нет. Но всё закончилось бы удалением, если бы не вмешался Сейдж. И придурки слили бы игру. — она плюхнулась на диван и подтянула к себе колени. ― Не понимаю, что происходит с Маком. Последний месяц он будто сам не свой. Вечно срывается без причины, злится, смеяться совсем перестал. Хотя раньше смеялся постоянно. С ним что―то происходит. И это «что―то» очень серьезное.

Я взяла со столика тряпку и, макнув пальцы в воду, принялась стирать с них краску.

— Думаю, ты преувеличиваешь.

— Преувеличиваю? ― усмехнулась она. ― Мак, которого я знаю, никогда не рискнул бы таким важным матчем. Он всегда, понимаешь, Никс, всегда оставлял личное ЗА полем.

И вот снова, мы будто бы говорили о двух абсолютно разных людях. Мак, которого знала я, казалось, смеяться не умел вовсе. А Мак, которого знала Тейлор…

Согласна. Это напрягало.

— Не пробовала с ним говорить?

— Пробовала. Всё бес толку. ― она выдохнула и откинула голову назад. ― Он либо не слушает, либо говорит, что это не моё дело. ― усмехнулась. ― Хотя обычно и то, и другое одновременно.

Я задумалась, а затем взяла кисть, чтобы убрать лишнюю краску. Точнее, подойти к ней творчески.

— Почему Мак и Аарон так друг друга ненавидят?

Тейлор ответила не сразу.

— Это давняя история. Мне самой жутко интересно, но меня в неё не посвящают. ― затем фыркнула. ― Сейдж говорит, меньше буду знать, крепче буду спать.

— Он знает причину?

Она пожала плечами.

— Понятия не имею. Но думаю, да. Ближе него и меня у Мака никого нет. А раз он не говорит мне, то…

— Возможно, говорит Сейджу, ― закончила я, не понимая, почему эта мысль не пришла мне в голову раньше.

Пока я исправляла погрешность в линиях, Тейлор внимательно за мной наблюдала. На этот раз я работала красками и без повязки. Корректировала разрывы и придавала границам чуть большую чёткость, потому что, если честно, в последнее время работала рассеяннее, чем прежде.

Возможно, это было связано с тем, что я до сих пор боялась столкнуться с прежней жизнью. А, возможно, с тем, что понемногу утрачивала свой талант.

— Лилии в гостевой комнате ― они прекрасны, ― прошептала Тейлор, словно прочитала мои мысли, ― давно хотела тебе сказать. Ты действительно очень талантливая, Никки, тебе ни в коем случае нельзя это бросать.

— С чего ты взяла, что я собираюсь бросить?

— За три недели ты ни разу не заговорила о своём агенте. К тому же… я умею пользоваться интернетом.

— Интернет. Точно. ― усмехнулась я. ― Чуть не забыла, что факты обо мне можно с лёгкостью найти в Википедии.

— Я не специально искала. Просто статья на глаза попалась. Прости.

— Ничего. Мне ещё повезло, что за мной папарацци толпами не бегают. ― я улыбнулась и опустила кисти в воду. ― Видимо, того, что они собрали обо мне в Хьюстоне, хватило, чтобы на время оставить меня в покое.

— Почему ты уехала на самом деле? Бросила свою жизнь и… всё?

Я помедлила, понимая, что Тейлор задела за живое. Я бросила ВСЁ. Абсолютно ВСЁ.

Вытащила первую кисточку из воды и промокнула ворс о тряпку.

— Просто поняла, что мне нужна пауза.

— Ты больше не хочешь рисовать?

— Я… не знаю. — нет, не так… — Думаю… я не хочу рисовать так, как раньше. Но просто рисовать хочу.

— Не понимаю.

— Боб всегда ограничивал меня. Брал только те заказы, которые считал наиболее выгодными и отказывался от тех, которые считал пустыми. Я рисовала картины для самых богатых домов Парижа, Лондона, Милана. Это были дорогие работы, и они приносили много денег. Но мне хотелось… просто рисовать, понимаешь? Для девочки, у которой нет этих миллионов, но которая хочет, смотря на картину, вспоминать как пахнет дождь. Для женщины, которой плевать на лоск, потому что заказывая изображение улочки в Париже она хочет вспоминать об умершем муже. Я… всегда хотела просто рисовать. Что―то важное и значимое. Что―то… особенное. Но Боб считал, что я не имею права выбирать.