Совдетство 2. Пионерская ночь - Юрий Михайлович Поляков

Я прошел еще метров десять, испек несколько «блинов», не приблизившись к Витькиному рекорду. А когда снова оглянулся, то заметил оживление: отец, быстро перебирая руками, тащил леску – и вот уже по воде заплескался, сияя зеркальными боками, лещ! Я стремглав бросился к моему камню. Жоржик тем временем вытащил приличного окуня. Добежав, я обнаружил, что мое удилище плавает в воде метрах в трех от берега, а поплавка и вообще не видно. Раздевшись, я вошел по грудь в воду, схватил мокрую лещину и поднял над головой: на крючке билась крупная красноперка. А отец тем временем сменил наживку, снова забросил донку и буквально через две минуты уже вытаскивал здоровенного горбача.

По возвращении самую большую рыбину мы обязательно расстилали на лавочке, возле калитки, приложив хвост к краю, и делали зарубку, таких набралось много, и доска с одного конца напоминает деревянную пилу. Самого большого леща, как ни странно, вытянул Башашкин, хотя на ловлю его заманили чуть ли не силой, пообещав, что за каждую пойманную рыбку будут выпивать из отцовой «манерки»: запасы заводского спирта, привезенного из Москвы, еще не закончились. Когда колокольчик чуть звякнул, дядя Юра даже не обратил внимания – он «дышал волжским простором».

– Подсекай, раззява! – крикнул Жоржик.

Батурин, дернув, потащил, путаясь в леске и приговаривая: «Акула там, что ли, или крокодил?»

Оказался горбач длиной 62 сантиметра!

– Учитесь, салаги, у профессионала! – захохотал Башашкин, свысока глядя на раздосадованных Жоржика и Тимофеича.

8

Улучив момент, когда бабка Санаиха уедет к родне в Кашин, Жоржик шел к соседу с можжевеловой настойкой, от который дед, чуть выпив, приходил в буйный восторг, горланил песни про «соколов с орлами» и однажды, схватив палку и вспомнив кавалерийскую молодость, принялся рубить головы несчастным подсолнухам, за что Санаиха, вернувшись домой, ругала старого бедокура последними словами. После приступа веселья Санай обычно сникал, плакал, вспоминая друзей-сверстников, которых прибрал Бог. Сидя рядом и слушая разговоры взрослых, я всякий раз поражался, насколько неутомима смерть в своем разнообразии. Один дружок в полынью ушел, другого гадюка ужалила, отпаивали молоком – не помогло, третий посек ногу на покосе – и сгорел от «антонова огня», четвертого на германской пулеметом скосили, пятый из-за неверной жены руки на себя наложил, шестого за длинный язык в Сибирь упекли, седьмого польские паны в плену голодом заморили, восьмой до Берлина дошел, вез домой богатый трофей – отрез сукна, за который его в Кимрах лихие люди и порешили… Жоржик внимательно слушал, кивал, подливая можжевеловки, и, улучив момент, просил уступить лодку – на денек, чтобы сплавать на другой берег Волги. Хозяин сначала мотал головой, отказывал, говорил: возьми лучше мою старуху, но потом все-таки смягчался, соглашался, предупредив:

– Воду не забывай отчерпывать! Подтекает… Конопатить надо, а сил нет. И не налегай – весла хлипкие…

– Ни-ни! – кивал Жоржик и незаметно мне подмигивал, мол, слажено дело.

Я ликовал. Другой берег – это всегда тайна, иногда кажется, что и люди там совершенно другие – земные инопланетяне. А еще там, за синим ельником, скрывалось лесное озеро, где, по слухам, брали окуни невиданной величины. Наконец, на той стороне, как раз напротив нашей избы, виднелся холм с белой вершиной, остатки церкви, куда ездили молиться со всей округи: летом на лодках, а зимой на санях по льду. Там прежде стояло село, но его затопило, когда в Угличе построили плотину.

– А все большевики-озорники! – ругалась Захаровна. – Развели болотину!

Мой друг Витька уверял, что там, на холме, если хорошенько порыться, можно таких монет, как у бабушки Тани, найти без счета. Он бы давно так и сделал, ведь у отца дюралевая лодка с мотором «Москва», но ему лень и некогда. Мое сердце в предчувствии экспедиции на тот берег билось как у юнги Дика перед отправкой на поиски острова Сокровищ.

Едва взошло солнце, мы с отцом, захватив с собой тройной запас червей и провизии в виде хлеба с маслом, спустились к утренней реке. Над неподвижной розовеющей водой медленно плыл низкий слоистый туман. Жоржик уже сидел в лодке, уткнувшейся носом в песок:

– Скорее, ребята, скорее! Надо успеть…

– Клев только начался, – успокоил его Тимофеич.

– Я не об этом!

на колхозном складе.

Мы запрыгнули в лодку и расселись. Дед, встав, оттолкнулся веслом от дна, вставил уключину в скважину, сел, приналег – и мы поплыли, удивительно быстро удаляясь от берега. Вскоре на косогоре как на ладони развернулись Новые Селищи – от Колкуновского залива до Коровьего пляжа. На понтоне, казавшемся с воды не больше пачки «Казбека», крошечные пассажиры ждали Кашинский катер. Выстроившиеся вдоль обрыва избы под серебристой дранкой тоже уменьшились, стали похожи на кукольные домики. Отражаясь от оконных стекол, первые солнечные лучи били в глаза. Я различил бабушку Маню, она стояла под большой березой, растущей рядом с калиткой, и махала нам белым платком, будто ромашковым лепестком. Я в ответ поднял руку, но она, конечно, не увидела, так как к старости слаба глазами стала.

Дед греб, откидываясь всем туловищем и тяжело дыша.

– Давай подменю! – предложил отец.

– Стрежень проскочим, тогда пересядем, – с непонятной тревогой отозвался Жоржик. – Надо успеть!

Тут я заметил, что у меня под ногами плещется, накатывая на деревянную решетку, уложенную по днищу, темная несвежая вода, в которой болтается дохлый белесый окунек с оттопыренными жабрами. Мне показалось, что уровень прибывает.

– А мы не утонем? – забеспокоился я.

– Теперь от тебя зависит, – усмехнулся Тимофеич и передал мне ржавый черпак. – Работай!

– Не волнуйся, Юрок, течь крошечная, а если на дне вода, это даже хорошо – для балласта, – успокоил меня дед, налегая на весла.

Берег всё удалялся, убывая, а река ширилась, и небо наваливалось на нас своей необъятной голубизной. Вода за бортом потемнела, дышала холодной глубиной и тяжело сносила лодку течением влево. Я торопливо работал черпаком, стремясь к тому, чтоб не заливало хотя бы решетку. Жоржик, покряхтывая, орудовал веслами, налегая на левое.

– Держись на холм! – посоветовал Тимофеич.

– Не учи ученого! Эх, не успели. «Жданов» идет.

– Да брось!

– Хоть брось, хоть подними. Без опоздания, черт бы его драл!

И точно: из-за крутого поворота реки выдвигался, еще наполовину скрытый зеленым островом, белый трехпалубный теплоход, показавшийся мне сначала удивительно длинным: еще чуть-чуть, и он, как плотина перегородит Волгу. По долгому борту заискрилась золотая надпись «Андрей Жданов». Донесся ухающий шум винтов.

– Пропустим! – предложил Жоржик.

– Проскочим! – не согласился отец. – Далеко еще. Он на повороте скорость сбросил.

– Ох, Мишка, смотри…

– А ну подвинься, Егор Петрович! – отец сел на лавку рядом с ним и перехватил одно весло. – Раз-два, взяли! Сама пойдет!

Но это с берега теплоходы кажутся медлительными и неповоротливыми, а с воды все совершенно иначе: «Андрей