Флавиан. Восхождение - Протоиерей Александр Торик

— Не понял, Алексей!

— Вон тот коллектив попутчиков тебе подойдет? — Я кивком указал на стол, за которым располагалась наша паломническая компания.

— О! Вы тоже идете на вершину? — обрадовался Владимир. — Я ведь даже молился о попутчиках! Меня предупредили, что в одиночку туда лучше не ходить.

— Ну, тогда welcome в нашу команду!

— Вы что брать будете? — строгим тоном вернул меня к лежащим на витрине соблазнам и искушениям Димитрий.

— Значит, так: с картошкой, с луком, со шпинатом, с сыром, с яблоками и еще вот это, не знаю с чем. Да! Всего по четыре, пожалуйста!

Флавиан с Игорем встретили Владимира словно старого доброго друга — феномен православия! Сколько раз уже приходилось наблюдать, как впервые встретившиеся истинно верующие христиане уже через несколько минут общения становятся друг другу порой даже ближе кровных, но неверующих родственников. Поистине, родство душ, объединенных любовью Небесного Отца, теснее всех других мирских связей и объединений.

Наш (вы уже заметили это «наш»?!) фотограф Эдуард-Уар был просто в шоке, узнав, что перед ним человек, который был почти «в той самой Шамбале», призрак которой будоражит сознание российского интеллигента с конца девятнадцатого века. Окончательно его добило обещание Владимира по возвращении домой выслать имейлом Эдуарду фотографии столицы Тибета Лхасы и окружающих ее пейзажей.

Вскоре подошла «Агиа Анна», разгрузилась и осталась ждать времени отправления с временно перегороженным входом на палубу. До отплытия оставалось еще около сорока минут. Вновь возникшее с приходом мини-столпотворение начинало рассасываться; часть паломников и монахов, прибывших на «Агиа Анне» с южной оконечности полуострова, на машинах и пешком отправилась в сторону Кариеса, оставшиеся, пройдя «бдительную» таможню, пересаживались на большой паром, чтобы плыть в сторону Уранополиса.

Минут через пятнадцать большой паром отошел от причала, и маленькая набережная опять опустела.

Только десятка полтора потенциальных пассажиров «Агиа Анны» рассредоточились в ожидании начала посадки на паром за столиками на веранде у Яниса и по трем находящимся на набережной магазинчикам с иконами и сувенирами.

Отправившись прогуляться в маленький, всегда открытый домик в конце набережной (кто там был, знает, что это за домик), я на обратном пути обнаружил величественную фигуру «губернатора» Яниса, сидящего в одиночестве за крайним пустым столиком на веранде. Взгляд его, устремленный на море, был лишен обычной деловитости, в глубине карих глаз притаились грустинки.

— Не побеспокою? — Я присел на свободный стул рядом.

— Нет, нет, садись, конечно!

— Прости за нескромность, Янис, а ты каждый день приплываешь сюда на работу? У тебя есть дом в Уранополисе?

— Нет! Я уже два года не был там, — Янис показал на материковую Грецию, — живу здесь.

— Подожди, — удивился я, — а как же семья?

— Мои мама и сестра живут в Салониках, у них там все в порядке!

— А жена, дети?

— У меня никогда не было жены...

Я замолчал, поняв, что влез куда-то не туда со своими расспросами. Выручил меня гудок парома, началась посадка пассажиров.

— Янис! Мне сказали, что если мы не успеем спуститься с горы к отплытию «Агиа Анны» в сторону Дафни, то можно позвонить тебе и вызвать катер, чтобы доплыть до Пантелеймона, так?

— Так, конечно так! Возьми мой номер телефона! — Янис, в глазах которого вновь сверкнула веселая деловая искорка, написал мне номер на обрывке бумаги, и я сунул этот обрывок в карман джинсов.

— Ну, пока, Янис, до встречи! — Я встал и направился к своим спутникам, выходящим с рюкзаками из таверны.

— До свиданья, до свиданья! — отозвался «губернатор» .

ГЛАВА 22

Восхождение. Агиа Анна

Знаете ли вы, что такое цвет морской волны?

Я знаю!

Чтобы узнать это, достаточно посмотреть за борт парома, идущего вдоль берега Афона! Возможно, конечно, что и в других местах Эгейское море имеет такой же цвет... Потрясающий воображение, нежный и в то же время глубокий, легкий, прозрачный, зеленоватоголубоватый... Не знаю, какие еще слова подобрать, чтобы передать этот потрясающий цвет, каким я любовался, глядя за борт «Святой Анны», отплывающей от Дафни к южной оконечности Святой горы.

Пристань с несколькими двухэтажными домами на набережной осталась позади парома, соединяемая с ним какое-то время пенной бурунистой полосой от работающих гребных винтов. Полоса постепенно таяла, таяла и растаяла вдали, вслед за скрывшейся за очередной извилиной берега самой пристанью.

Запихнув-таки Флавиана в охлаждаемую кондиционером кают-компанию, в отдельное помещение для духовенства, и доверив ему стеречь наши рюкзаки, мы всем остальным коллективом выбрались на самую верхнюю палубу парома и расположились, кому где понравилось, на легких палубных скамейках, сделанных из покрашенных в яркий красный цвет деревянных брусков.

Слева по борту неторопливо проплывал высокий афонский берег, каменистый, покрытый то редким то густым лесом, периодически прорезаемый новой, пробитой в склоне горы грейдером дорогой, идущей от Дафни к монастырю Симонапетра. Вот показались и проплыли мимо нас расположенные на склоне небольшие здания русской кельи, которая по российским меркам считалась бы скитом. Вот возник на самом берегу какой-то брошенный двухэтажный «недострой».

Я прошел в носовую часть верхней палубы и залюбовался видом самой горы, возвышающейся голубой пирамидой в дальнем конце полуострова, с вершиной, покрытой, словно легкой дымкой, небольшими клочковатыми облаками. Красота — не то слово, которым можно было бы выразить притягательную силу наблюдавшегося мною пейзажа, что-то было в нем особенное, казалось, что некая незримая благодатная аура осеняла этот уступами простирающийся вдаль берег, и наш паром тоже охватывался ее сенью.

Вот из-за очередного уступа берега показался стоящий на головокружительной высоте, величественный и строгий монастырь Симонапетра — «Симона на скале». Словно замерший рыцарь на страже удела Пречистой Владычицы!

Сами понимаете, мой боевой «Кэнон» просто раскалился в руках, я только успевал менять на нем объективы — с телевика на широкоугольник и обратно, и азарт фотоохотника несколько нарушал в моей душе навеваемые пейзажем умиротворение и созерцательность. Но когда я увидел аппарат, которым работал наш («наш», я в этом уже почему-то не сомневался) Эдуард!

Кажется, это была последняя модель «лейки» с объективом L-класса...

В общем, я отвернулся и не стал отвлекаться от процесса съемки постоянно меняющейся натуры.

Паром причаливал к арсанам монастырей Симонапетра, Григориата, Дионисиата, Агиа Павла, разбросанных «ласточкиными гнездами» домиков по скалам Неа-Скити, и, наконец, вот он — скит Святая Анна! Отправная точка, откуда на вершину Святой горы ведет наиболее используемая паломниками тропа. Есть еще, правда, тропы от Великой лавры и от Карули, но если от лавры тропа более пологая, чем от скита Святой Анны, то она и длиннее в несколько раз, а по самой короткой, но самой крутой тропе от Карули на вершину поднимаются только совсем уж «отмороженные» экстремалы, в основном русские...

Сходятся все эти три тропы в одном месте, у источника, рядом с которым стоит третий по счету, если идти от скита Святой Анны, крест. А от этого креста к скиту Панагии, находящемуся на высоте полутора тысяч метров над уровнем моря, и далее к самой вершине, достигающей двух тысяч тридцати трех метров, уже идет одна-единственная тропа.

Паром замедлил ход и начал медленно поворачивать налево.

Сперва показалась за очередным поворотом берега бухта с пристанью. Над ней обильной россыпью однодвухэтажных домиков-келий, разбросанных по заросшим обильной растительностью скалам, многие из которых были увенчаны куполами с крестами, поднимался вверх принадлежащий монастырю Великой лавры преподобного Афанасия Афонского скит Святой Анны.

Затем паром вошел в бухту, и стоявшие на пристани паломники засуетились, начали подбирать и надевать на плечи рюкзаки и сумки, подходить ближе к месту причаливания парома.

Паром причалил, опустив широкий носовой трап, по которому сразу же началось активное движение в обе стороны. Одни паломники и монахи, покидающие скит, садились на паром, другие, в том числе и наш «экспедиционный корпус», сходили на пристань и оглядывались.

Некоторых из прибывших встречали с транспортом. Транспорт был четырехкопытный, гнедой и чрезвычайно смиренный, как и положено обитателю скита. На морде у этого транспорта марки «мул», под местным ласковым именем «мулашка», была надета черная ременная сбруя, простроченная красным шнурочком, с цепочками около храпа, фигурными клепками и бронзовой бляхой с непонятным гербом на лбу. Чем-то этот убор сильно напоминал прикид наших московских панков, правда, морда мулашки явно была намного интеллигентнее.