Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей - Виктор Вилисов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я сам не особо доверяю психоанализу и уже слышу, как кто-то настойчиво говорит: «но ведь половые различия объективно существуют!» — даже после всей той критики «объективности» и её критериев выше. Веру в их существование можно поддерживать с разными целями: для культуры, для политики (как закрепощающей, так и сопротивленческой). Те, кто говорит, что половые различия важны для медицинской практики и здравоохранения, могут сходить в любую районную поликлинику на приём к гинекологу; истории девушек, травмированных малограмотными врачами, выясняющими, «девственницы ли они», — регулярная часть моей ленты в твиттере; или вспомнить расизм некоторых врачей в США, уверенных, что у темнокожих женщин более высокий болевой порог. Очевидно, наука, основанная на половом диморфизме, не помогает более бережному и внимательному отношению докторов к пациентам и знанию конкретных органов репродуктивной системы. Об этом пишет Катрина Карказис в тексте о злоупотреблениях понятием «биологический пол»[68] — что присутствие человеческого тела как материального факта очевидно, в отличие от присутствия пола; если медицину интересуют специфичные виды рака или изучение репродуктивной функции, — в этих контекстах вопрос о биологическом поле может быть актуален, но во многих других он давно исчерпал своё значение. Вопрос не в том, существуют ли половые различия, потому что вслед за ним возникает онтологический вопрос о реальном, на который указывает Зупанчич; вопрос в том, почему вообще обществам так важно фокусироваться на этих различиях и строить политики вокруг них?[69] За последний год лично у меня появилось не меньше пяти знакомых, которые открыто стали определять себя как небинарные персоны, в публичной сфере их видимость тоже увеличивается. В США в октябре 2021-го впервые выдали паспорт с отметкой X в графе «пол», что практикуется уже некоторое время в некоторых других странах. Это интересный прогресс, но он заставляет (вслед за Джеком Халберстамом и другими теоретиками) задуматься: а зачем вообще государству нужно знать наш — конструируемый им же — пол? Ответ много раз дан выше — чтобы контролировать тела через механизмы биополитики, чтобы конвейер производства принудительной гетеросексуальности не останавливался, потому что если на самом деле нет «мужчин» и нет «женщин», то кто, кого и как будет любить, образовывать семьи, получать привилегии и рожать детей? И правда — кто, кого и как?
Хроники гетеропессимизма
Вернёмся к тому, что мы бросили на полпути в первой части этой главы, — сексуальным ориентациям и предпочтениям. Существует ли вообще сексуальная ориентация, если, следуя тому, что пишет Зупанчич, прочитывая Лакана, на уровне аутоэротичного либидо не существует двух полов и желание заводится само по себе, без наличия объекта желания? И как можно навигироваться в ориентациях, если их основа — то, что мы понимаем под биологическим полом и гендером, — настолько шаткая и подвержена мутациям? Конечно, сексуальные ориентации существуют в том смысле, что это часть нашей социальной реальности, но, когда задаётся такой вопрос, обычно имеется в виду биологическая реальность. Считать, что биологическая, «естественная» реальность — более реальна, чем социальная, — значит некритично принимать дихотомию природы/культуры, а с ней и все остальные дихотомии западной модерности. На примере генетического пола мы увидели, как биологическая реальность мерцает под разными технологиями и насколько сама идея о природности сконструирована и поддерживается человеком. Тем не менее мы сегодня живём в мире, где общим убеждением является следующее: большинство людей гетеросексуальны, потому что такова природа человека; про тела, которые отклоняются от сексуальной нормы, могут быть разные мнения — от необходимости их уничтожения или конверсионной терапии до полного принятия и поддержки, а также что это тоже «нормальное природное явление» или «ненормальное», но это не даёт повода к дискриминации, — однако общая вера такова, что «эти люди» представляют собой сексуальное меньшинство — в противовес к гомогенному большинству.
Пьер Бурдьё в книге Outline of a Theory of Practice[70] вводит понятие доксы как «здравого смысла», — знания, которое «всем известно», установок и сценариев, впитываемых с воспитанием, которые не подвергаются сомнению в силу их растворённости в коллективном теле. Пару лет назад вопрос о сконструированности биологического пола стал горячей темой в США после скандала в одном из университетов, и консервативные медиа писали возмущённые тексты об этом с буквальной формулировкой «ведь все знают, что существует только два пола» («it’s a common knowledge»). Уверенность в том, что большинство людей по природе гетеросексуально, — пример доксы. Эта клешня системы «знания-власти», как и другие, опасна тем, что она воспроизводит саму себя. Ханна Бланк в книге Straight пишет о том, что в патриархатной культуре у новорождённых, определяемых как мальчики, плач считается не таким нормальным, как у новорождённых девочек, поэтому за совсем уж избыточные рыдания ребёнок мужского пола может быть чаще наказан (что разовьёт в нём страх слёз и вообще яркого выражения эмоций); «это одновременно и проявление доксы, и обучение ей», — пишет Бланк. Ребёнок не отдаёт себе отчёта в том, что впитывает доксу; родитель или сиделка не отдают себе отчёта в том, что действуют под влиянием доксы, «здравый смысл» не воспринимается телами как внешняя сила, а, скорее, как внутреннее знание, на которое точно можно положиться, ведь «все знают это». «Девочки слабее» — это докса, но это не просто зомби-знание, за которым ничего не стоит, — это установка, в соответствии с которой люди думают, говорят и действуют. Что воду нужно пить из стаканов, а есть макароны — вилкой, — это тоже докса; не весь «здравый смысл» напрямую ведёт к дискриминациям или вреду, человек нуждается в доксе, ориентируясь в окружающем мире и культуре: чтобы знать, как
