Немой. В плену его желаний - Элена Макнамара

хотела, чтобы ты рассказал немного о себе, – голос неожиданно хрипнет. – Я же совсем ничего о тебе не знаю. Совсем! Даже фамилию и возраст… Что произошло восемь лет назад? Почему ты живёшь здесь совсем один, без семьи?..

– Хватит, Саша!

Он останавливает меня взмахом руки. Даже по взгляду понятно, что Вадим в ярости. Он идёт к двери и распахивает её.

– Я зайду завтра, – бросает, посмотрев на меня через плечо.

Думает, что завтра будет как-то по-другому, да?

Ни черта!

– Ты придёшь ко мне, когда решишь, что готов поговорить со мной, – говорю я упрямо. – Понял? А если тебе не о чем говорить со мной, то и приходить не стоит.

Кажется, Вадим становится ещё злее. Посмотрев на меня в последний раз, выходит за дверь и с грохотом её захлопывает.

Ну и пусть уходит!

От злости и отчаяния мне хочется выбежать следом и накричать на него. На языке так и крутятся всякие ругательства. Но я, сжав челюсти, не позволяю себе ничего подобного. Если нам суждено прекратить всё это прямо сейчас, то пусть так и будет.

Чуть позже приезжает Максим с парой пакетов, наполненных продуктами, и моей карточкой. В благодарность я кормлю его жареной картошкой, которую приготовила ещё до прихода Вадима. Стараюсь выглядеть невозмутимо, но Макс всё равно замечает моё взвинченное состояние.

– Я так понимаю, пинок пока ещё не подействовал, – говорит он с пониманием. – А я ведь сказал ему, что скоро ты уедешь. И что, возможно, нескоро вернёшься.

– А он что? – взволнованно спрашиваю я и тут же прикусываю язык.

Ведь обещала самой себе больше не говорить с Максом о Вадиме. И вообще не думать об этом упрямом молчуне!

– А что он? Как всегда… Прорычал свои «ррр» и «хм». В общем, ничего членораздельного.

Макс расплывается в улыбке от своей шутки, которая совсем не шутка. Я тоже невесело улыбаюсь.

– Мы поругались, – признаюсь в итоге.

Парень отмахивается.

– Вадим отходчивый. К тому же волшебный пинок всё равно рано или поздно подействует. Вы помиритесь, я уверен.

А я вот совсем не уверена. Потому что этот самый пинок когда-нибудь, может, и подействует на Вадима, но будет уже слишком поздно.

Глава 20

Весь следующий день без Вадима, я просто злюсь. В прошлый раз, когда я старалась не попадаться ему на глаза хотя бы дождь был. А сейчас полнейшая засуха. И мне приходится выходить в огород, чтобы поливать его. И когда я это делаю, то непременно вижу своего соседа за работой.

Он без футболки… В своих армейских штанах, низко сидящих на бёдрах. Чертовски красив и сексуален, как и всегда. И в то время как мой разум обижается на Вадима, моё тело испытывает ломку без него.

Как такое возможно? Почему тело и разум не могут уже взять и договориться?

Что чувствует моё сердце я пока не поняла. Вроде бы оно должно быть закрыто от каких либо чувств, после мерзкого предательства моего мужа. Но всё же сейчас оно болезненно сжимается от скорой разлуки с Вадимом. И это даже не смотря на то, что я злюсь на него.

Господи… да я с ума скоро сойду!!

Моя злость на Вадима длится ещё два дня. А потом наступает болезненная стадия принятия, минуя другие стадии принятия неизбежного.

Сейчас я отчетливо понимаю, что нужна этому мужчине лишь для секса. В голове так и крутятся его слова о том, что нам не о чем разговаривать, но я лишь горько усмехаюсь, потому что сама виновата. Я позволила ему думать, что такие отношения норма для меня. В чём же теперь можно обвинять Вадима? Ведь он мне ничего не обещал.

Этим вечером, ноги сами несут меня по лестнице в маленькую мансарду под крышей дома. Дверь не закрыта на ключ и я без проблем попадаю в спальню, которая когда-то была родительской. Оказавшись на пороге, сердце замирает.

Кровать, на которой слой пыли. Такой же пол.

Мне нужно было сразу сюда подняться, чтобы убраться здесь. Чтобы таким образом отдать дань родителям.

Значит, когда Вадим жил здесь, или наведывался в мой дом, он тоже не поднимался под крышу. Или поднимался, но не посмел убираться здесь и трогать вещи.

Я приближаюсь к кровати и первым делом стаскиваю с неё плед. В него заворачиваю всё постельное бельё и отношу в огород. Там стираю всё в тазу и развешиваю на верёвке.

Потом наливаю ведро воды и мою пол в спальне и на лестнице. Так же протираю все горизонтальные поверхности.

Солнце уже почти спряталось за полосой леса, и мытьё окон я оставляю на завтра.

Когда пол окончательно высыхает, я обхожу спальню по кругу. В старом шкафу, который отец сделал сам, всё ещё висят вещи. Они мамины. Халат, цветастый сарафан, который я прекрасно помню, синее платье…

Слёзы обжигают глаза, и я позволяю им пролиться. Усевшись на пол возле старого сундука, открываю его. Я знаю что там. Мои вещи из детства. Мольберт, засохшие краски, кисти… Рисунки.

С самого детства я просто болела рисованием. Мама отвела меня в художественную школу, когда мне только исполнилось семь. К двенадцати годам, я уже неплохо владела кистью.

В то наше последнее лето здесь, отец смастерил для меня мольберт и я рисовала всё вокруг. Лес, реку, чёрного кота, который время от времени захаживал в наш огород… Счастливые лица родителей.

Сейчас мои руки дрожат, пока я достаю папку с этими рисунками. Очень долго не решаюсь открыть, просто прижав папку к груди и оплакивая родителей уже наверное в тысячный раз.

За окном уже достаточно стемнела и мне приходится включить свет в спальне, наверняка привлекая внимание своего соседа. Ведь он ни разу не видел свет в окне комнаты под крышей.

Однако это не его дело, верно?

Я нажимаю на выключатель, но первые несколько секунд ничего не происходит. А потом, словно неуверенно, лампочка начинает разгораться, освещая всё вокруг слабым тёплым мерцанием.

Вновь сев на пол, смахиваю слёзы. Открываю альбом и сразу улыбаюсь, увидев первый рисунок. Тот самый кот, свернулся клубком под лавочкой возле душа. Я тогда делала всё тихо, чтобы не разбудить его, ведь он крайне не любил позировать мне.

Следующий рисунок я тоже узнаю. И даже помню, как рисовала его. Мой папа, тогда мастерил вот этот самый шкаф, а точнее покрывал лаком, уже готовое изделие. Своего отца я изобразила в пол оборота с кистью в руке. Не могу