Все оттенки черного - Татьяна Степанова

— Вам это, думаю, лучше знать, — многозначительно уронил на ходу Караулов. — Бели вдруг что-то важное вспомните — позвоните. Вот мой телефон.

Его рука с клочком бумага зависла в воздухе. Сорокин не торопился подниматься со своей лавочки. Наконец поднялся, подошел, взял номер телефона. Он проводил их до калитки, которую и запер за ними на засов, словно хотел действительно удостовериться, что они наконец уезжают. Колосов видел: их присутствие его тяготит. Сорокин был отгорожен от них невидимой, но непробиваемой стеной молчания и неприязни. Он не хотел говорить с ними о своей сестре, об отчиме. Вообще не желал пускать их в мир, в котором жил все эти годы. Стена защищала его, а у них пока еще не было такого тарана, который мог бы пробить в ней ощутимую брешь.

«Ну полная безнадега», — это так явно читалось в глазах юного следователя прокуратуры, что Колосову невольно стало его жаль. Однако особо рассусоливать свои переживания Караулов не мог — в прокуратуре его ждали другие дела. Колосов выговорил себе минутку: надо было заскочить в опорный пункт к участковому, которому дано было задание установить личность и местожительство одного из гостей Чебукиани, пока еще проходящего по делу лишь под одним только именем Владимир. Но тут вдруг у начальника отдела убийств сработал мобильный телефон.

Окончив переговоры, он обернулся к Караулову, и тот по его лицу сразу понял: что-то случилось.

— Довезу только до автобусной остановки — уж не обижайся. Срочно в главк надо вернуться, меня наши через дежурку с собаками ищут, — Колосов хотел было ограничиться этим куцым объяснением, но, поймав любопытно-умоляющий взгляд следователя, снизошел до пояснений:

— Там вроде какая-то каша интересная заваривается по нашему прежнему делу.

— По Ачкасову? — Караулов едва не подпрыгнул на сиденье. — Что там?

— Данные с РУБОП поступили: Модин — ну помнишь, его компаньон — с заявлением на Петровку обратился, а они его к нам сплавили — он-де прописан не в Москве, а в области. С него деньги якобы вымогают. Кругленькую сумму.

— Кто?

Но Колосов уже тормознул у остановки рейсового автобуса, идущего в Старо-Павловск, широким жестом распахнул дверь: выметайтесь, мол.

— Узнаю, что там и как, — проинформирую всенепременно. Жди, Юра, звонка. — Он хлопнул дверью, и «девятка» взяла с места в карьер.

Следователь прокуратуры Караулов остался сирота сиротой под палящими лучами августовского солнца у покосившегося фонарного столба, где висело объявление о расписании автобусов пригородного маршрута. Он думал с великой горечью, что сыщики, ох, эти сыщики… Недаром их в прокуратуре недолюбливают, ой недаром, крайне ненадежный и вероломный народ, зажиливающий самую нужную, самую полезную информацию по делу до тех пор, пока… Караулова терзало острое, как гвоздь в башмаке, любопытство: что там наклевывается у них с этим Модиным?

Но тут на шоссе показался автобус, желтый, как канарейка. И размышлять о превратностях профессии и коварстве коллег сразу же стало недосуг. В ход пошла ловкая работа локтями, потому что собравшиеся на остановке дачники и деревенские штурмовали автобус так дружно, словно это был их последний шанс добраться до старо-павловского колхозного рынка.

Глава 12

ЛИКИ ЛЮБВИ

В доме кончилось молоко «из пакетика», которое они привезли с собой из Москвы. Утром Катя взглянула в холодильник и обнаружила это, Нина еще спала. Ночью ее и правда мучила бессонница. Катя слышала, как за стеной подруга ее ворочалась в постели, вздыхала, шуршала страницами книги, включала и выключала настольную лампу. Но под утро сон взял свое.

Катя решила не будить ее. Часы показывали без четверти восемь, а в половине девятого в местный продуктовый магазин привозили молоко и молочные продукты. Катя решила туда сходить: Нине молоко полезно, тем более тихое вот, деревенское, парное. Она поискала какую-нибудь подходящую емкость, но ничего лучшего, чем две пустые бутыли из-под кока-колы, не нашла.

У магазина — это был ветхий дощатый теремок, боком к которому лепилась косая сторожка с гордой табличкой «Поселковый опорный пункт милиции», — несмотря на ранний час, вовсю кипела жизнь. Покупателей собралось немала Цистерну с молоком перед окнами магазина поджидала длиннющая очередь: помимо май-горских дачников, набежало за молоком со всей округи и много местных — все с емкими эмалированными бидонами.

Катю эта прыть удивила: неймется им! Переться в такую даль, речку по мосту переходить — и зачем? Ведь всем известно: молочная цистерна после Май-Горы едет в заречные поселки и продает молоко «с колес» уже там. Ее удивление рассеяли старушки, занявшие первые рубежи очереди:

— Сюды, сюда ходим. Тут надежней. Они, совхозные-то, нынче как избаловались? Тут-то дачники денежные — им и молоко, значит, цельное везут, хорошее. А к нам за реку… Тут вот распродадут полбочки, а потом рази за ими уследишь? Зачерпнут ведром из речки воды, дольют в бочку-то свою, ну, чтоб больше было, и к нам везут то молоко с лягушками. Мы уж и к участковому ходили — жалились, все без толку. Рази их, мошенников, за руку кто поймает? Потому сюды и ходим.

Помимо любителей парного молока, в хвост очереди подстраивались помятые синеносые личности, от которых разило перегаром. Местные пьянчуги тоже с нетерпением ожидали цистерну: ведь при ней имелся еще заветный прицеп, развозивший по поселкам дешевое пиво в разлив. Алкаши вклинивались в очередь маленькими, но сплоченными группками. Были то в основном шабашники, занятые на строительстве и ремонте дач, а также поденные рабочие из местных, промышлявшие разовой работенкой на участках.

Цистерна запаздывала. Катя, чтобы скоротать время, прислушивалась к разговорам в очереди.

— Да что ты мне заливаешь, Колоброд, что я, не знаю, что ли! Микроба там нашли, понял — нет? Опасного микроба, болезнь. Оттого и источник закрыли плитой, а случилось это…

— Да не потому! Какого, на хрен, еще микроба! Не знаешь ничего, а споришь. История с этой водой приключилась нехорошая. Понял?

Впереди Кати стояли двое — по виду типичные алкаши. Оба голенастые и тощие, как «ножки Буша». Тот, кого назвали смешным прозвищем Колоброд — сожженный солнцем, пропитанный самогоном мужичок в давно не стиранной клетчатой рубахе и спортивных штанах «с лампасами», — горячился, силясь переспорить своего лысого, красноносого, желчного собеседника:

— История хреновая, Саныч, понял? Я тут всю жизнь прожил, родился здеся, так что верь: знаю точно. Батя родной мне рассказывал и дядька — старшой брат отцов. Сам-то я, конечно, ничего не видел, я ж с сорок седьмого годка: батя, как с фронта вернулся, настрогал нас погодков пять человек, и все, кроме меня, бабы, прости хосподи… Он-то все хорошо помнил, хотя до войны зеленый пацан был. Что приключилось — что приключилось… Щас, погодь, не торопи. Ну, где ж эта бочка пивная, едрена вошь?! Усохнешь тут на жаре… Ну, значит, так дело было: в тридцатом году, ну землю-то когда обобществляли, колхозы делали, и тут у нас тоже, отец рассказывал, всех под одну гребенку начали чесать. Ну, сорганизовали колхоз. Все вроде улеглось беспокойство-то, мужики крестьянствовать начали. И вдруг — бац! Случай за случаем! То амбар колхозный сгорит, то рига, то вдруг недород на поля, да такой, что хоть с голоду дохни. Ни зерна, ни капусты, ни яблок, на хрен… Траву солнце пожгло, скот с голода ревет. Напасть, да и только. Государству-то сдай что полагается — тогда строго было. А сам хоть лебеду трескай. Ну, начали мужики разбираться, что к чему, отчего такое дело. А потом, отец рассказывал, и НКВД из Москвы на машинах прикатило — кого-то из деревенских за шкирман: кулаки недобитые, вредители, мол… А слухи тем временем по деревне другие ползли. А потом вдруг — раз и… Да где ж это пиво, мужики, а? Может, и совсем не приедут сегодня? Зря стоим?

Катя посмотрела на дорогу — нет машины.

— Ну, дальше-дальше…

— Щас, не гони, — Колоброд резво подтянул спортивные штаны. — Церковь-то, что под горой, к тому времени уж закрыли: попа на Соловки, а в ней клуб сначала хотели открыть, потом склад под зерно. А родник-то бил под горой. Озерцо там даже было крохотное, ну, вроде яма глубокая в земле. А вода в ней, отец рассказывал, чистая как слеза была, вкусная И вот как-то раз пошли туда пацаны, и бац! А в яме-то той утопленница головой вниз. Одни синие пятки наружу. Милиция из района снова налетела: как, что, шум, гам. Вредители, мол, противники колхоза, расправу над его активом творят! Заарестовали кого-то сразу. Баба-то утоплая наша местная была. Незамужняя, вековуха, одним словом. В колхоз-то она одной из первых вступила. Ну, разбиралась милиция, разбиралась, ну и убралась потом… А слухи по деревне другие ползли, нехорошие.

— Да какие слухи-то? — Его собеседник слушал уже невнимательно: за рощей слышался настырный гудок. Молоковоз оповещал окрестных жителей о своем прибытии.