Царская пленница - Сергей Шхиян

— Губернского прокурора.

— Я, как поручик лейб-гвардии Преображенского полка, подчиняюсь только своему полковому командиру и государю императору, а про какого-то прокурора и слыхом не слыхивал.

Усатый полицейский, видимо, привыкший к таким казусам и неповиновению офицеров привилегированных полков, молча подал поручику бумагу с подписью его командира.

— Так бы и сказал, что имеешь предписание от нашего полковника, — спокойно сказал Афанасьев, — а то помянул какого-то прокурора!

Полицейский в чине ротмистра званием был ниже, чем гвардейский поручик. Гвардейцы, когда императором Петром Алексеевичем была утверждена табель о рангах, получили старшинство двух чинов против армейских.

Это заедало все остальное офицерство, лейб-гвардейцам завидовали и старались, по возможности, лягнуть.

Я видел, что у ротмистра чешутся и язык, и руки, но вязаться с пребраженцем ему боязно.

Я этим воспользовался и очень почтительно попросил полицейского офицера разрешить нам с прапорщиком переговорить с глазу на глаз.

— Простите, господин ротмистр, но у нас с поручиком семейное дело, и если бы вы соблаговолили подождать снаружи, пока он оденется, мы смогли бы перекинуться парой слов.

— Действительно, ротмистр, соблаговолите подождать за дверью, — вмешался в разговор Афанасьев и чуть все не испортил. Полицейский опять напрягся и сжал челюсти так, что на скулах напряглись желваки.

— Это не займет много времени, после чего поручик отдастся в ваше распоряжение, — опять льстивым голосом заговорил я, делая страшные рожи поручику.

— Извольте, — наконец решился ротмистр, — только недолго.

Когда он вышел, я в двух словах рассказал Афанасьеву, что мы вчера с ним выкинули. Тот с большим интересом и даже удовольствием слушал о своих подвигах.

— Селиванов, хоть и в незначительном чине, но оказался человеком очень влиятельным. Он участвует в составлении Геральдической книги, и от него, как мне кажется, зависят липовые титулы весьма известных людей.

Афанасьева величие чиновника нисколько не испугало, больший интерес вызвали вчерашние похождения.

— Пьян был, помню, но смутно, — признался он. — А ты, собственно, кто таков?

— Брат Крылова, я тебе вчера говорил.

— Что-то вы не очень похожи.

— Мы сводные братья, у нас разные матери.

— То-то я гляжу, он вроде русак, а ты как будто татарин.

— У меня мать турчанка, — соврал я.

— А сам Алексей где?

— Скрывается. После того случая с государем его, скорее всего, разыскивают. Давай лучше поговорим о деле. Про тебя полицейским могли рассказать в ресторане, или кучер, которому ты с кем-то из товарищей купили извозчичий выезд. Думаю, что толком никто ничего не знает. У них могут быть только подозрения.

— А откуда у нас деньги взялись?

— Я дал. Единственное, за что полиция может зацепиться, это за то, что ты при всех сказал, будто видел, как Селиванов приехал не в карете, а на извозчичьей коляске. Говори, что обознался.

— Господа, долго ли еще ждать? — спросил, приоткрывая дверь, ротмистр.

— Иду, погоди минутку.

Мы вместе вышли из комнаты.

Василий, как и прежде, был всклочен и протяжно зевал, прикрывая рот ладонью. Как и самого барина, появление в их доме полицейских его нимало не встревожило.

— Шампанское ты вылакал? — перед тем как выйти наружу, строго спросил слугу Афанасьев.

— Оченно мне надо ваше пойло пить, — обижено ответил тот, — Вы сами вчера с князем Горчаковым и князем Юсуповым-Княжево выпили.

Услышав знатные фамилии, полицейский офицер приосанился и стал смотреть на арестанта едва ли не подобострастно.

— Удачи тебе, — сказал я, когда Шурка садился в крытую полицейскую карету. — Когда смогу — тебя проведаю.

— Приходи нынче вечером, у меня сегодня дежурства нет, — ответил он со скрытым значением.

Больше я ничем ему помочь не мог и, поменяв двух извозчиков, поехал на Большой Сампсониевский проспект, разыскивать Ивана.

Найти его оказалось просто. Надо сказать, что солдат весьма неплохо устроился в чистеньком домике с небольшим палисадником у симпатичной молодой вдовы.

По некоторым признакам, у них сложились довольно близкие отношения.

Я, как знакомый его невесты, не подал и вида, что замечаю их «переглядки» и двусмысленные улыбки.

Что здесь говорить, дело молодое!

Ивану, по моим подсчетам, было немногим больше ста лет, что для долгожилых людей — почти юношеский возраст.

Вдову, тридцатилетнюю шатенку с быстрыми смеющимися глазами, звали Варварой. Мне она сразу понравилась, а я, как показалось, вызвал у нее чисто материнские чувства.

— Экий ты худенький, Алеша, — сказала она, через пять минут после знакомства. — Поди, и покормить-то тебя по-людски некому! Садись, сейчас обедать будем.

Я еще не до конца отошел после вчерашнего ужина, но ломаться не стал, попросил воды умыться и живо сел за стол.

Кормила Варвара без изысков и большого разнообразия, вкусной, с душой приготовленной пищей. На обед подала свекольник с пирогами, на второе припущенную свежую рыбу.

Мы чинно сидели за столом, ели по-крестьянски, из одной миски, по очереди черпая ложками. Мне впервые довелось есть по простому русскому обычаю, за общим столом, и приходилось наблюдать за сотрапезниками, чтобы не сделать какую-нибудь неловкость. Однако все сошло благополучно, и я даже удостоился одобрительного взгляда Ивана.

Глава двенадцатая

Ближе к вечеру я надел сюртук с позументами, прицепил к боку шпагу и поехал в Трактир увидеться с Остерманом. Генрих Васильевич был уже слегка навеселе и встретил меня, как говорится, с распростертыми объятиями.

— Здравствуй, князюшка, — закричал он, как только я вошел в обеденную залу, подошел и облобызал в обе щеки. — Куда это ты запропастился?

— Вчера был очень занят и не смог придти, — ответил я.

— А дело твое почти решилось, — сказал Остерман, наклоняясь к самому уху, хотя нас и так никто не мог слышать — в зале было полно народа, и громко играла музыка. — Поехали в одно интересное место, я познакомлю тебя с нужным человеком.

После вчерашнего Селиванова к новому знакомому такого же рода я отнесся без особого восторга, однако возразить было нечего — сам просил о помощи. Мы вышли из Трактира и взяли дорогого извозчика с рессорной коляской и приличной лошадью.

— Познакомлю тебя с Алексашкой, да заодно посмотришь, как у нас в Питере веселятся, — пообещал Генрих Васильевич.

— Кто такой этот Алексашка? — подозрительно спросил я.

— Последний, вернее, первый в столице жулик и плут, — ответил, засмеявшись, Остерман. — Если он не поможет, то и никто не поможет.

— Он кто, чиновник?

— Можно сказать и так. Чиновник собственного департамента. Да, погоди, скоро сам увидишь.

Мы выехали на Невский, свернули на Лиговский, и поехали куда-то в направлении Волковского кладбища. Кстати, по названию улицы я вспомнил слова старой песни, написанной, кажется, еще Александром Галичем.

На Лиговке вчерапоследнюю малинунакрыли фраера

— И что у вас там за малина?

Как ни странно, но это понятие оказалось Остерману знакомо. Он заговорщицки подмигнул:

— Посмотришь, не пожалеешь! Малинка — пальчики оближешь!

Однако, еще не видя этой разлюли-малины, я уже начал жалеть, что даю втянуть себя в новую авантюру. Мы съехали с Лиговки в боковую улицу, и Остерман велел кучеру остановиться. Я рассчитался, и дальше мы пошли пешком.

— Извозчики — сплошь доносчики, — срифмовал ходатай по делам. — Пешим ходом надежнее.

Пропетляв по переулкам, мы подошли к усадьбе с высоким глухим забором, ничем не отличающейся от других подворий на этой глухой улочке. Здесь явственно чувствовалась близость к окраине города, воздух был чище, а дворы больше и шире чем в центре. Генрих Васильевич отпер «секретный» запор у калитки — потянул за спрятанную веревочку и поднял с внутренней стороны накидную щеколду, дверца открылась, и мы вошли во двор, в глубине которого, полускрытый за деревьями, виднелся большой дом.

— Вот и наша малинка! — довольно сказал ходатай, прямиком по хрустящей от свеженасыпанного песка дорожке, направляясь к таинственному зданию.

Окна в доме были или темны, или закрыты плотными шторами так, что наружу не пробивалось ни лучика света И сам дом, и парк, по которому мы шли, казались добропорядочными и унылыми. На «воровскую малину» этот комплекс не походил никаким образом, разве что на «дворянскую».

— Приготовь, князь, сто рублей, — предупредил Остерман, когда мы подошли ко входу.

— Ничего себе здесь цены! — поразился я.

— По Сеньке и шапка! — ответил он, хихикнув, как будто от предстоящего удовольствия. — Это плата только за вход. Если захочешь развлечься, то придется денег не жалеть.