Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века - Геннадий Седов

На фоне этой мрачной картины всеобщего распутства и злодеяний, совершенных во имя фанатического, исступленного изуверства, стремящегося к низвержению основ русской государственной жизни, рисуется коллективная ответственность еврейского населения города Одессы за все те позорящие имя человека преступления, свидетелями которых были тысячи людей. Установление этой коллективной ответственности было бы, по моему мнению, первым актом образумливающего воздействия на население города, в котором нарушены самые коренные основы общежития.

Русский Патриот».

— Науськивает, сволочь! — взволнованно вышагивал он по комнате. — Ату их, пархатых!

— Давайте уедем, Витя! — схватила она его за руки. — Сегодня же!

— Рехнулась! Куда уедем?

— Хоть куда! В Житомир, в штетл. Страшно!

— Страшно ей. Анархистка, революционерка! Кончай паниковать…

Он вытащил из внутреннего кармана пиджака кожаный бумажник. Развернул, вывалил на стол пачку кредиток.

— Гляди! — хохотнул. — Ротшильды позавидуют!

— Откуда столько, Витя?

— Из бочки с сельдями.

Засмеялся.

— Из бочки? — покосилась она на пачку.

— Ага. Когда заваруха эта в порту началась, пожары, поджоги, грабеж, мы с румыном моим лодку чью-то отвязали, собирались на Пересыпь плыть от греха подальше. А тут глядим, хмыри какие-то бочку катят по песку. К воде. Румын говорит — он по этой части профессор: в бочке, говорит, точно — воровской навар. Грабанули хлопчики под шумок чью-то кассу или ювелира и следы заметают. Доставят бочку с наваром на рейд, там их яхта с партнерами дожидается. И поминай как звали.

— И что, Витя?

— Ничего. Посидели за лодкой, дождались, пока субчики эти бочку поближе подкатят. Встали — они обрезы тащить из-за голенищ. Ну, тут думать некогда: успевай нажимать на гашетку… Положили троих. Четвертый — атаман, по-видимому, по мелководью побежал. Ногу волочил. Румын его догнал и — ножом в спину…

— Хватит, не надо! — она отвернулась к окну.

— Чувствительная ты! — произнес он с досадой. — Как институтка! Мы тут, по-твоему, за бандюг и громил стараемся? Бомбы в царских сатрапов кидаем, жизнями рискуем! Чтоб городская шпана сливки под шумок снимала? А мы потом у Любанского деньги на революционную работу будем клянчить. Так, что ли?

— Не знаю, Витя.

— Не знаю! В «эксе» участвовала, жандарма вместе на тот свет спровадили. Кончай хныкать!

— Хорошо, Витя.

Часть захваченных денег, по его словам, он отдал румыну, основную сумму передал в партийную кассу анархистов.

— Себе оставил кое-что. На семечки.

— Так уж и на семечки, — недоверчиво протянула она.

— Ну, и на шляпку одной чувствительной девице.

Обнял, закружил по комнате.

— Ежели, конечно, девица не возражает.

Большую часть времени они отсиживались в гостинице. Город оставался на военном положении, действовал комендантский час. На улицах — казачьи разъезды, патрули, филеры в котелках. Шарят взглядами по лицам, идут следом, отворачиваются, видя, что их заметили, делают вид, будто читают афиши на заборах. Тащат при малейшем подозрении свистульки из бокового кармашка, принимаются оглушительно свистеть, бегут за удирающим по тротуару то ли пересыпским бандитом, то ли перепуганным обывателем, посетившим тайком от супруги заведение Любки Кабак на Балковской улице. Пообедать они выходили в соседнюю кухмистерскую, брали по дороге в продуктовых лавках съестное на завтрак и ужин. Играли вечерами в подкидного дурака, расположившись на кушетке. Он ей все время проигрывал, лез под стол, смешно кукарекал.

В один из дней в дверь постучали, озабоченный хозяин пропустил, извинившись, за порог полицейского околоточного, проверявшего, как он объяснил, документы постояльцев.

Полицейский разглядывал, держа в руках, взятый у Вити «Вид на жительство», отметки и печати, интересовался, по какой надобности прибыли, долго ли намерены оставаться в городе.

— Уедем, как только получим деньги от родителей, — отвечал Виктор. — Думали с сестрой поплавать в море, позагорать. Не повезло с погодой, как говорят одесситы.

— Да, нынче у нас не до отдыха, — полицейский поднялся с кресла. — Документ я у вас на время заберу, господин Абрамович. Не извольте беспокоиться: обычная формальность. Отметки нужные сделаем, срок пребывания, если пожелаете, продлим. Завтра явитесь в центральную полицейскую часть… вот, извольте адресок, — протянул бумагу с гербом. — Часиков, положим, к трем. Устраивает?

— Вполне. — Виктор кинулся к буфету.

— Может, по бокалу шампанского, господин околоточный?

— Не положено, при службе, — повернулся тот к двери. — С вызовом попрошу не опаздывать — ровно в три. Честь имею!

— Собирайся!

Виктор отодвинул портьеру, выглянул на балкон. Подождал, пока отъедет внизу полицейская карета.

— Нет, нет, никаких вещей! Возьми купальник, шапочку. Все в кошелку! Револьвер в сумочке? Заряжен?

Оглядел номер.

— Присядем… Все, как будто…

Они заперли дверь, пошли по коридору.

— Не хмурься, гляди веселей!

Спустились по лестнице в зал.

— Жарко, решили искупаться, — протянул Витя ключ дежурному. — Ежели кто из друзей будет спрашивать, мы на Ланжероне.

— Завидую! — расплылся в улыбке дежурный. — Верите, полгода на море не был? А! Хорошего отдыха, господа!

Они взяли за углом извозчика.

— Гони на Молдаванку! — приказал Виктор.

— Молдаванка, Молдаванка… — почесал затылок возница. — Обратки точно не будет. Комендантский час, будь он неладен. Порожняком вернусь…

— Не обижу, трогай!

— Слушаю, вашбродь! — повеселел возница. — Домчу с ветерком!

Неделю они скрывались на конспиративной квартире анархистов в Треугольном переулке. Миловидная гимназистка Верочка, работавшая гравером в подпольной типографии, вырезала у себя в закутке на медной матрице образец нового «вида на жительство» мещанина из Бендер Зельмана Тома, православного, неженатого, без особых примет. Отпечатала на мимографе, оттиснула нужные печати, повозила в типографских бумажных отходах, помяла в ладонях. Разгладила аккуратно теплым утюжком.

— Отдавать жалко, — улыбнулась, протягивая Виктору. — Такой хорошенький.

Руководство «Хлеба и воли» решило, что житомирскому специалисту по «эксам» и доставке динамита, убившему бомбой полицейского, следует исчезнуть на время из Одессы. Нашлась работа в Крыму: согласовать с тамошними хлебовольцами стратегию и тактику борьбы на ближайшее время, прощупать настроение военных моряков на черноморских базах.