Экзамен - Леонид Сотник

— Что ж, входи, гостям мы всегда рады.

Но Ахмад пришёл не один. Рядом с ним, переминаясь с ноги на ногу, стоял незнакомый Исмаилу юноша.

— А это кто?

Ахмад почтительно пожал протянутую руку родственника и ответил чуть слышно:

— Узнаешь. Разве принято расспрашивать гостя о том, кто он такой?

— И то верно, — добродушно согласился хозяин. — Ну что ж, птенчики, милости прошу переломить лепёшку в моём доме.

За скудным бедняцким дастарханом дядюшка Исмаил по несдержанности характера всё пытался побыстрее вспороть хурджин новостей, привезённый гостями.

— Сидим мы здесь, понимаешь, сидим, — жаловался он племяннику, — и не знаем, что в божьем мире творится. — Дядюшка пыхтел, подмигивал, причмокивал то и дело губами. Его безбородое, изрытое оспой лицо смешно кривилось. Именно за эту не сходящую с лица гримасу прозвали его в Бухаре Исмаилом-ширинкором, то есть шутником. — Каждый день хожу на площадь Регистан слушать глашатаев эмира, но разве от них добьёшься добрых вестей? Каждый день казни.

— А кого казнят? — спросил племянник, отламывая тонкими пальцами кусочек от сухой ячменной лепёшки. На его бледном лице проступили красные пятна.

— Как всегда, Ахмад-джан. Кто невинный, кто несчастный — того и казнят. Не уплатили дехкане налог — казнят, украл водонос булку — казнят, забастовали рабочие на хлопкозаводе — зачинщиков зарезали возле Арка, словно баранов. Минарет смерти знаешь? Каждый день сбрасывают оттуда людей.

— Простите, — вдруг молвил юноша, пришедший с племянником Исмаила, и в смущении передёрнул плечами. — Что это за Минарет смерти? Я не слышал о таком.

Исмаил-ширинкор сощурился. Видно, издалека прибыл этот птенчик, если не слышал о Минарете смерти. Да и речь у него странная. Говорит вроде бы как таджик, а слова звучат не так, как у таджиков. И лицом он странен — белолиц, крутолоб и светлоглаз. Такие лица бывают только у русских или памирцев.

— У нас в Бухаре, да будет известно высокочтимому гостю, — пояснил Исмаил-шутник, — так называют Минарети-калон, Большой минарет, с которого по приказу его высочества эмира сбрасывают осуждённых на смерть. Шестьдесят аршин его высота. — Хозяин грустно улыбнулся. — Пока долетит смертник до земли, о многом успеет подумать… Но если нашего гостя интересуют способы правосудия, применяемые нашим ясноликим повелителем, то могу сказать, что их огромное множество. В Арке есть ещё обхона — сырая и холодная комната, со стен которой сочится вода. Тот, кто попадёт туда, больше месяца не мучается — аллах забирает его в свою обитель. Есть ещё канахона — темница, полная клопов и клещей. Тело узника они покрывают так, что и тела, считай, не видно. А есть ещё зиндони-поин. Это такая огромная яма, сужающаяся кверху, словно кувшин. Швыряют туда узника, и сидит он там, не видя света, весь в нечистотах — гниёт заживо. О, — заключил свой рассказ Исмаил-шутник, — у святейшего эмира вполне достаточно средств, чтобы расправиться с любым из своих противников.

— Ты, дядюшка, — подал голос Ахмад, — расскажи ещё гостю о последней новинке эмирской милости.

— Можно, — охотно согласился Исмаил-ширинкор, и щека его дёрнулась, как от удара. — Недавно, почтеннейший гость, не знаю вашего славного имени…

— Мазофшо, — подсказал племянник.

— Недавно, господин Мазофшо, его высочество изобрёл новый способ казни ослушников. На высоком окне регхана— есть такое помещение в бухарской тюрьме — плотники установили блок. На блок набросили пеньковую верёвку, и если попадает в камеру «приносимый в качестве высшей жертвы», то один конец верёвки, скрученной в виде аркана, надевают на шею несчастному, а другой пропускают по блоку наружу. Потом палачи тянут за конец, и петля затягивает горло… Да, велик ум нашего эмира, нет предела его познаниям.

В прокопчённой мехмонхоне — комнате для гостей — залегла гнетущая тишина. Первым её нарушил Исмаил-ширинкор.

— Надолго ли пожаловал к. нам наш уважаемый племянник? — спросил он и протянул Ахмаду щербатую пиалу, до половины наполненную жидким чаем.

— Нет, не надолго, дядюшка. Я приехал, чтобы передать тебе привет от твоего давнего друга Азимджана Якубова. И привёз новости: в Ташкенте состоялся Первый съезд Бухарской коммунистической партии.

— Хвала аллаху! — невольно вырвалось у Исмаила, но тут же он бросил тревожный взгляд на Мазофшо.

Ахмад улыбнулся открытой улыбкой:

— Вы, дядюшка, можете не опасаться нашего гостя. У нас с ним в Бухаре одно дело и одна цель. Все мои секреты ему известны.

Исмаил-ширинкор с сомнением посмотрел в светлые глаза памирца, но спорить не стал. Хоть и был племянник Ахмад многими годами младше его, но среди родни слыл человеком учёным и сведущим: ведь до того, как поступить в услужение к ташкентскому мулле Акобиру, Ахмад шесть лет проучился в лучшей медресе Бухары и был любим своими учителями. К тому же это он, Ахмад, научил старого Исмаила грамоте, рассказал о русских большевиках и об их вожде Ленине, который хочет счастья для всех людей на земле. Это он познакомил его с русскими железнодорожниками из Кагана, которые давали ему читать листки «Правды», учили, как народу Бухары избавиться от эмира, баев и мулл.

Знавал старый Исмаил и того, кого Ахмад называл Азимджаном Якубовым. Этот человек хоть и был мусульманином, но называл себя большевиком и говорил, что он ученик Ленина.

— Не передавал ли мне ещё чего-нибудь уважаемый Азимджан?

— А как же, дядюшка, передавал.

— Тогда я весь внимание.

— Недавно в Ташкенте раскрыт большой заговор, — начал Ахмад. — Заговорщики хотели уничтожить всех большевиков и свергнуть Советскую власть. Многие из заговорщиков арестованы, но многим удалось скрыться. Они нашли себе пристанище в Бухаре и отсюда вновь плетут паутину заговора. Советской власти нужно знать: что они замышляют, не ударит ли в спину большевикам эмир, что здесь делают инглизы, прибывшие недавно из Кашгара, зачем приехали в Бухару афганские всадники и офицеры?…

— И Азимджан думает, что я обо всём этом могу знать? — Исмаил-шутник от изумления даже всплеснул руками, а его грязная, отрепанная чалма съехала на ухо. — Да если бы я знал хоть половину того, о чём ты говоришь, так меня давно бы уже зарезали ищейки эмира. Ни один человек не может быть вместилищем стольких тайн.

— Успокойтесь, дядюшка, — Ахмад положил руку на плечо Исмаила. — Азимджан понимает, что эти тайны вам неведомы, а потому и послал в Бухару нас с Мазофшо. Ваше же дело — приютить нас и помочь. Я вам дам адреса некоторых людей. Завтра вы побываете у них и скажете каждому: «Поклон от Азимджана». В ответ услышите: «Да хранит его аллах». Скажите им, чтобы вечером пришли в ваш дом. Если ответная фраза не прозвучит, немедленно уходите и смотрите, чтобы за вами кто-нибудь не увязался. Это первое. Второе: мне нужно устроиться поближе к Арку. Нужна такая точка, чтобы хорошо было видно, кто входит во дворец и кто выходит. Что вы посоветуете?

Исмаил-ширинкор думал недолго.

— На площади, недалеко от входа, есть чайхана Исламбека. Это мой друг. Можешь остановиться у него. Летом там, как ты знаешь, и чай пьют под чинарами, и даже спят, укрывшись плащом из звёзд.

— Это подойдёт. Завтра же утром и сведёте меня туда. А Мазофшо останется у вас. Вечером он встретится с людьми, к которым вы сходите днём.

— Хоп, — хлопнул в ладоши Исмаил-ширинкор.

Спать гостей уложили возле дымного мангала на курпачах, из которых выглядывали клочья ваты. Исмаил— шутник, пожелав гостям доброй ночи, хотел было уже удалиться, но Ахмад удержал его:

— Спойте нам, дядюшка, что-нибудь. О вашем таланте наслышаны все чайханы в Благородной Бухаре.

Исмаил поломался для порядка, но, польщённый просьбой племянника, всё же взял в руки рубаб и тихонько тронул струны.

— Что же спеть вам, о наш уважаемый гость и мой высокоученый племянник? Совсем дырявой стала голова у старого Исмаила — все слова растерял в пыли забот о куске хлеба. Может быть, вспомню что-нибудь из Бедиля? Может быть, из Рудаки?

— Давайте лучше из Насафи, дядюшка. У вас раньше очень хорошо получалось.

И старый трепальщик хлопка, хрипя пропылёнными бронхами, тихонько запел:

Высыхают арыки на солнце, и сад — без цветов,И земля вся ограблена, всё — достоянье воров.И богач в разноцветном халате своейСловно червь шелковичный живёт в окруженье шёлков…

Тонко звенели, плакали струны рубаба, но вот певец вдруг ударил по воловьим жилам всеми пятью пальцами, второй раз ударил, и словно победный марш зазвучал под низкими сводами лачуги:

Он за горло взял байский мир,И как лист задрожал эмир.Против мрачных тяжёлых днейВёл Восе урагана сильнейИ бойцов и лихих коней…

Нет, никогда не слыхали раньше эту песню высокоученый племянник Ахмад и его памирский друг Мазофшо. А певец между тем продолжал: