Повелитель гроз - Танит Ли

В розовом сердце Лин-Абиссы расположился Город наслаждений — место, посвященное плотской стороне культа Ясмис, богини любви. Когда на город снизошли голубоватые сумерки, Зарос пришел за ним, и вскоре они покинули почти опустевшую гостиницу и бледную девушку, сидящую у огня. Она не захотела идти в знатный заравийский дом. Этот обед почему-то связался у нее с тем страхом, который она испытала в доме оммосца Йир-Дакана. Но оставаться одна в этой скрипучей сумрачной комнате с дымным огнем в камине она тоже не хотела. На лестнице она нерешительно тронула Ральднора за руку.

— Тебе очень нужно уйти с Заросом? — с трудом выговорила она.

— Ты же знаешь, что да. Я уже объяснял тебе — мы идем к меховщику по поводу волчьей шкуры.

— Но разве обязательно идти к нему именно сегодня?

— А почему бы и нет?

Она не могла объяснить ему этого. Вскоре он начал терять терпение. Она попыталась сдержать слезы, зная, что он не выносит ее плача. В его глазах появилось то выражение, которое всегда пугало ее. Она не доставляла ему удовольствия — да и разве могла она сделать это, если даже не знала, как? Поэтому ему не остается ничего другого, кроме как искать это в другом месте. Она уже поняла, что он собрался в публичный дом.

Теперь слезы беспрепятственно текли по ее лицу, и она не утирала их.

Узкие улочки зазывно сияли огнями в окнах. Принаряженные женщины выставляли свои прелести на высоких помостах — огненные танцовщицы из Оммоса и Закориса, заклинательницы змей из Ланна и Элира. Сутенеры во все горло расписывали достоинства своих самых дорогих шлюх.

— А груди… ммм… а бедра какие!

— Ну да, по три того и другого, — съязвил в пространство Зарос.

Они подошли к украшенной мишурой двери и зашли внутрь.

В центре комнаты возвышалась статуя обнаженной Ясмис, вокруг которой извивалась девушка-акробатка с маленькими радужными призмами, наклеенными на соски, и зеркальцем меж бедер. Тут и там сидели многочисленные клиенты, потягивая напитки и наблюдая за ней.

Они уселись в нише, и разносчик без приглашения подал им вина, заломив за него совершенно немереную цену. Ральднору стало не по себе. Через некоторое время в комнате появились еще две девушки.

Они могли бы сойти за двойняшек — обе хорошенькие, меднокожие, с круто вьющимися иссиня-черными волосами и золотыми блестками в уголках глаз. Их наряды были из просвечивающего газа, искусно задрапированные так, что на груди и бедрах становились непрозрачными, открывая при этом красный драгоценный камень, сверкающий в пупке, и отходящие от него золотые лучи на животе у каждой.

Разом защебетав, они весело приветствовали Зароса, но одна послушно уселась рядом с Ральднором и подлила ему вина.

— Ты очень красивый, — прошептала она ему поверх кубка, но это явно была наигранная любезность. — Меня зовут Яйни. А ты с Равнин.

— Да.

— В этом вине любовь, — шепнула она. Он понял, что она имеет в виду добавленный в питье афродизиак, и отставил свой бокал, даже не пригубив.

Она заинтересованно взглянула на него, потом улыбнулась.

— Наверху есть комнатка.

Он поднялся, смущенный постельным этикетом, о котором не имел никакого понятия, и пошел вслед за ней в комнату, в которой помещалась лишь одна кровать.

В приглушенном свете лампы она обняла его с нежной, искусно разыгранной страстью. Ее губы и легкие пальцы творили чудеса, а когда он принялся ласкать ее податливое, льнущее к нему тело, она, похоже, тоже возбудилась, хотя, возможно, это было всего лишь ее ремесло — казаться возбужденной.

Много позже, когда они лежали рядом в золотистой мгле, ему вдруг пришло в голову, что его мать тоже могла быть вот такой шлюхой с солнечными лучами, нарисованными золотом на животе, и он недобро усмехнулся при этой мысли.

— Ты улыбаешься, — сказала она, приподнимаясь на локте и глядя на него. — Почему? Тебе было приятно со мной?

— Ну конечно же. Ты очень хорошенькая и очень умелая.

— Довольно жестоко говорить мне такие вещи после любви.

— Должно быть, ты считаешь меня очень наивным, — сказал он. — Я что, первый крестьянин с Равнин, которого ты развлекала?

— По тебе вообще не скажешь, что ты с Равнин. И на крестьянина ты не слишком похож. Ты презираешь меня за то, что я шлюха, и считаешь, что походя купил мое удовольствие.

Он взглянул на нее и понял, что она рассержена. Ее ответная пылкость, похоже, действительно была неподдельной. Он притянул ее к себе, целуя коралловые губы и окрашенные кармином соски.

— Снова и снова, — прошептала она, задохнувшись. — Ты неутомим, мой Повелитель Гроз. — Однако он словно не услышал ненавистного имени. — Если я так нравлюсь тебе, может быть, как-нибудь заглянешь ко мне еще разок?

Но он ничего не ответил ей, если не считать ответа, который дало его тело.

Ураган разметал тьму в его сознании. Он мгновенно проснулся с криком, и заравийская девушка схватила его за плечо.

— Что случилось? Плохой сон? Это был просто сон, а теперь ты проснулся.

— Нет, — сказал он. Его глаза были широко раскрыты. — Не сон.

В его разуме бушевал чуждый, вторгшийся извне ужас, вызывая головокружение, дурноту и страх. Он выскочил из кровати, схватил свои вещи и поспешно оделся.

— Да что же это такое? — в отчаянии вздохнула она. — Позволь мне помочь тебе.

Но он уже скрылся за порогом. Опечаленная, Яйни сжалась в комочек на постели. Он стал первым мужчиной, который когда-либо доставил ей удовольствие. Она не ожидала такого напора, такой страстности и столь утонченной искусности от одного из спокойных и нетребовательных обитателей Равнин. А теперь он покинул ее — она не понимала, почему, — как будто в него вдруг вселился какой-то демон.

Выскочив за дверь, он кинулся к выходу, расталкивая шлюх и их праздных клиентов. Зароса нигде не было. В голове у него бушевала буря. Он выбежал из публичного дома.

Ночь была черным бархатом, башни — золотой вышивкой на нем. Снег расчерчивали яркие полосы света из окон. Он мчался, задевая людей, которые смеялись или осыпали его бранью. Заплутав, он очутился в каком-то темном переулке, всхлипывая и хватаясь за голову, точно пьяный.

— Аниси, — стонал он. — Аниси, Аниси…

Он увидел высокий портик из сплетенного белого золота и силуэты людей и закричал, чтобы они отпустили ее. Словно слепой, он метался по переулку, потом по двору, так крича, что в окнах показались встревоженные лица.

7

Металлические колонны изгибались, словно причудливые леденцы, из распахнутых железных ворот бил свет факелов. За ними темнела улица, окаймленная голыми деревьями, на которых диковинными цветами расцветал снег.