Тайное становится явным - Кирилл Казанцев

— Переходящая в онкологию, — хрюкнул Атаманский.

— Точно, — кивнул Назарыч. — Пошли, короче. Чувствую, что подстрелю сегодня красавца…

Особой страстью к благородному мужскому занятию никто из присутствующих не отличался… Экипированы были на совесть. Одеты — хоть на полюс, помповик «Моссберг», два нарезных охотничьих карабина «Сайга» с магазинами на восемь патронов — творчество Ижевского механического завода. Да и чего уж греха таить, безнаказанно пострелять там, где не приветствуется, — всегда приятно.

— Друг дружку не зацепите, — поучал Назарыч, когда они приблизились к опушке. — А то бывали случаи. И не растягивайтесь, мужики, живенько топаем.

— Только ты, это, Назарыч… — бормотал, посмеиваясь, банкир, — далеко нас в лес не заводи, мы же не поляки тебе…

И словно бес попутал, только в лес вошли, как потеряли друг друга из виду! И что за народ такой… Заповедник лишь со стороны представлялся проходимым. В нем хватало ловушек и сюрпризов. Листва практически облетела, лишь на молодых березках и осинах еще цеплялась за ветки — багровая, желтая, сморщенная. Земля, заваленная листьями, податливо прогибалась под ногами. Хрустели сучья и коряжины, голые ветки цеплялись за одежду. Вставали залежи бурелома, отмерших стволов и ветвей — их приходилось обходить, одновременно защищая глаза от корявых сучьев.

— Нормально… — бормотал Назарыч. — Это поначалу тут хреново, а скоро в дубравушку войдем…

Он ускорился, а когда оглянулся, всплеснул руками от досады. Банкиру Шубину приспичило отлучиться в кусты. И что за натура утонченная — вот встань где хочешь да сделай свои дела, так нет, душа требует уединения. А гаишник Атаманский, идущий справа, обнаружил по соседству глубокий овраг, забрался в него и теперь орал оттуда, как глашатай:

— Эй, мужики, да тут еще опята не вымерли! Мать честная, их тут целое море! Вы идите, идите, я догоню!

Вот же душа грибная. Для одних безнаказанно летящая утка — повод стать невротиком, другие даже в луже после дождя готовы с удочкой сидеть, третьи лишь о грибах и думают — хотя деньжищами ворочают такими, что могут все рынки в городе скупить — вместе с бабушками, торгующими дарами леса! Иван Назарович махнул рукой и решительно зашагал вперед. Не потеряются, не маленькие. Он опасливо прощупывал почву под ногами, обходил подозрительные впадины, забитые листьями и похожие на замаскированные ловушки, пролезал между деревьями, отгибая ветки. Вопли Атаманского скоро заглохли, банкир куда-то сгинул. Ломов остался один посреди смешанного и не очень гостеприимного леса — чему, в принципе, не расстроился. Продолжал движение, надеясь, что скоро эта чаща рассосется. Забрезжил просвет, замаячила поляна, Ломов ускорил шаг, он уже практически вышел на опушку, пролез через раскидистый боярышник, раздвинул ветки. И застыл, завороженный, с открытым ртом…

На другой стороне поляны стоял красавец-олень! Самый настоящий, самец! Весь такой поджарый, длинноногий, осанистый, с огромными ветвистыми рогами. Вытянув морду, он обгладывал крохотное деревце, на котором еще сохранились зеленые листочки. Иван Назарович чуть чувств не лишился. Сердце забилось, как паровая машина. Он затаил дыхание, медленно снял с плеча помповик, взвел цевье, стараясь не шуметь. Олень не слышал, как он заряжал ружье. Сильно волнуясь, Ломов приставил приклад к плечу, принялся ловить красавца в перекрестье. Поймал, не уйдешь, красавчик… И вдруг скрипнуло что-то в лесу, ветки затряслись от порыва ветра. Олень вскинул голову, задрожал всем туловищем… и отпрыгнул на пару метров! Черт, он уже оттягивал спусковой крючок! Но олень не убежал, остался на поляне, настороженно поводил ушами. Мысленно чертыхнувшись, Иван Назарович сместил ствол и снова начал целиться. «Может, в голову?» — мелькнула мысль. Нет, опасно, в голову попасть труднее, чем по корпусу. И вновь оттягивал спусковой крючок…

Тут, почувствовав неладное, заповедный красавец сорвался с места и помчался прыжками в лес, подминая молодую поросль! Ломов ругнулся — вот же незадача! Вышел на поляну, весь в расстроенных чувствах побежал на противоположную опушку. Он слышал, в какую сторону бежит зверь, — тряслась земля, хрустели сухие ветки. Подался туда же, заряженный адреналином, мчался мимо деревьев, карабкался на баррикады из гниющих растительных останков. Машинально отмечал, что где-то слева грохнул выстрел, за ним еще один, третий. Встревоженные птицы вспорхнули с веток. Атаманский, что ли? Грибы напугали? И слева приглушенно и неоднократно громыхнуло — ну, все, пошла охота… Но отмечались эти звуки как-то отвлеченно, без тревоги. Охотничий азарт гнал вперед. Не зря он чувствовал, что подстрелит сегодня красавца. Этот олень далеко не уйдет, лес не такой уж бескрайний…

И все сбылось, как он предчувствовал! Отбежав на расстояние, олень почувствовал себя в безопасности, остановился. А Ломов перешел на шаг, поднялся на цыпочки, обогнул непроходимый кустарник… и вот оно! Снова поляна, но теперь уже крохотная, заваленная паданцами. И посреди этих мертвых дендроидов стоял олень с высоко поднятой головой! Он смотрел не на Ломова — куда-то в сторону. А тот опять чуть не схватился за сердце, прижался к дереву, вскинул ружье…

И вдруг где-то справа жахнул выстрел, и пуля сбила ветку над головой Назарыча! Он присел от испуга. И вовремя — вторая пуля влепила по стволу, отколов кусок коры. Страх ударил в голову, что такое? Он рухнул, распластался за кочкой. А олень уже уносился в чащу, перепуганный выстрелами. Ломов шнырял глазами — кто стрелял?! И вдруг увидел, как от дерева к дереву перебежала фигура в знакомом полицейском бушлате. И оттуда в направлении Ломова прогремел третий выстрел!

— Евгеньич, ты что, охренел?! — заорал на весь белый свет Ломов. — Это я, ты чего в своих лупишь?!

Прозвучал четвертый выстрел, и ни одного доброго слова в ответ! На этот раз фигура отделилась от дерева и нырнула в мочало кустарника. По Ивану Назаровичу целенаправленно вели огонь! Он начал покрываться мурашками от ужаса, аж дыхание застопорилось. Не пал ли он жертвой собственной инициативы? Не спелись ли подельники у него за спиной: дескать, баба с возу — кобыле легче? Прикончить партнера по делишкам, а потом представить это дело как несчастный случай на охоте? А что, вполне реально, не зря ведь они куда-то пропали… Ломов прокручивал в голове комбинации. Во-первых, «молчание — золото» не только в фигуральном смысле, во-вторых, если будет палево, на мертвого все и спихнут, в-третьих, могло и не понравиться корешам, что он их так сильно прижал и самолично всем распоряжается… Вот суки!!!

И когда прогремел очередной выстрел, он кинулся за дерево и принялся высаживать пулю за пулей в жухлое мочало. Кончились патроны в обойме, Назарыч бросился в сторону, закатился в канаву, принялся судорожно перезаряжать, рассыпав патроны по земле. Вскочил, забыв их собрать, передернул затвор. Побежал, пригнувшись, за ближайшее дерево. И так зазвенело в ушах, что перестало доходить до мозга — в его ли адрес пальба или где-то дальше… Он присел за стволом, выпустил две пули.

И вдруг тишина навалилась. Ломов недоверчиво слушал, моргал. Глаза уже плохо видели, поблекло все, краски тускнели, деревья троились. «Сваливать отсюда надо, — сообразил Иван Назарович. — Добраться до машины и тикать к чертовой матери, а потом уж разбираться!»

Он сполз под дерево и начал переползать по-пластунски — задыхаясь, обливаясь потом. Вот же подфартило, е-мое, триллер на охоте… Впрочем, хорошо, что не в подъезде, там бы шансов не оставили. Дурачье его партнеры и сообщники… Ломов закатился в канаву, выбрался оттуда весь в листве и занозах и припустил, пригибая голову, в обратном направлении.

Минуты через две, обессилевший, он приблизился к той самой большой поляне, где впервые увидел оленя. Запнулся о засыпанное листвой бревно, а когда, исторгая соленые словечки, собрался продолжать движение, обнаружил, что метрах в сорока левее на опушку параллельно ему рвется Атаманский, бледный и в порванном бушлате!

Ярость затмила рассудок Ивана Назаровича! Ах ты, гаишник хренов! Не смог добиться своего, так теперь лыжи востришь! Ломов выпрыгнул на опушку, приземлился на полусогнутые ноги. Вскинул помповое ружье, но и Атаманский, услышав шум, обернулся. Страх забился в глазах. Узрев направленный на него ствол, он истошно завопил… и как-то резко развернулся в прыжке, прижал к пузу приклад «Сайги».

Два выстрела слились в залп. Ивана Назаровича отбросило от горячего удара в бедро, хотел подняться, но боль скрутила узлом, он зарычал и свалился ничком. Пробило мягкие ткани, не смертельно, но кровь текла и боль отдавалась по всему телу. В глазах плясали кровавые всполохи. Но он нашел в себе силы, взял себя в руки (мужик или кто?!), выдернул из брюк ремень, затянул верхнюю часть бедра, не переставая косить на «партнера». Привстал, забрал ружье и поволокся с простреленной ногой выяснять отношения.