Реконструкторы (сборник) - Илья Тё

Шувалов скривился и покачал головой. По его мнению, подобное не должно было происходить. Вся нелепая неуравновешенность сложившейся в Европе ситуации, вызывала в нем бурное критическое чувство, ради которого, собственно, он и отправился с Горчаковым. Вечер вяло сдавался на милость ночи, тьма медленно пожирала кровавое солнце над линией горизонта, и генерал-граф, размышляя, нервно покачивал ногой, развалившись в кресле напротив русского «железного канцлера». Горчаков, насколько было известно Шувалову, являлся товарищем знаменитого поэта Пушкина по лицею. Кроме того, Шувалов ЗНАЛ, что в будущем Горчаков останется последним из царскосельских лицеистов – и уже это одно вызывало к его личности недюжинный интерес со стороны потомков.

Иногда Шувалов пытался заговорить с предметом своих исследований, однако в первые минуты после отправления дипломатического вагона, лейб-канцлер оказался не склонен к общению, а потому фальшивому генералу-графу пришлось ограничиться лицезрением сутулой фигуры первого русского чиновника, а также дерзкими, чуть насмешливыми взглядами в его сторону.

Результат не замедлил себя ждать. Очень скоро, не выдержав затянувшегося молчания и несносного поведения молодого человека, Горчаков, наконец, раздраженно дернул рукой:

– Вижу, Павел Андреевич, вы находите мой позор смешным, – помпезно заявил он и тут же вскричал возбужденно, – притом совершенно напрасно! Согласен, дипломатическим корпусом в последние годы совершено много ошибок, – ибо ужасный для нас исход политики Бисмарка очевиден. Однако же суть избранного Россией метода дипломатии подвергать сомнению вы не смейте!

Шувалов вздохнул.

– Не смею, не смею, – протянул он миролюбиво и отмахнулся широкой ладонью. – Только что с того, Александр Михалыч? Сейчас очевидно, что Прусскому королевству, при всем гении Бисмарка и мощнейшей армии созданной Рооном, не хватило бы сил бы объединить раздробленную Германию, кабы не удивительное, стечение обстоятельств, которое казалось немыслимым всего четыре года назад! Бисмарк громит Данию, Австрию и, наконец, Францию поодиночке, последовательно, одну страну за другой. Как такое возможно?.. Но главное, что делает при этом Россия, ближайшая и самая грозная соседка пруссаков? Молчит?! Достаточно было одной петиции в Вену о соблюдении нами нейтралитета, и австрийцы ударили бы Пруссии в спину, едва бы те посмели даже взглянуть на Париж!

Генерал-граф покачал головой.

– Определенно, сударь, как ни жестоко звучит, но единая Германия, «второй рейх», несущий в ближайшем будущем Европе ужасные войны и разрушения, своим создателем должна почитать не «prince Bismark», но «prince Gotchakov»! Ответьте, милостивый государь, разве я не прав?

После продолжительного молчания, заполнившего окружающее пространство от стены до стены, крайне нехотя и с непередаваемо раздраженным выражением на вытянутом лице, Александр Михайлович едва заметно кивнул. Сейчас, после разгрома французов, и стремительного сближения Бисмарка с недавними враждебными Германии австрийцами, расклад политической ловушки, в которую вовлекла Россию старая дружба всемогущего русского лейб-канцлера с безвестным прусским послом, выглядела очевидно для всякого, умеющего читать газетные заголовки!

В центре Европы, где на протяжении трех веков неограниченно властвовали французы, австрийцы и русские, вдруг появилась из ниоткуда совершенно юная, доселе невиданная, но потрясающая своим могуществом сила, – великая настолько, что уже попирала основы складывавшегося почти тысячу лет миропорядка!

Благодаря ему, Горчакову, его близорукости во всех смыслах.

Очки Горчакова вспотели. Униженный не столько собеседником, сколько обстоятельствами разговора, лейб-канцлер молча отвернулся от генерал-графа, чуть отодвинул шторку вагонного окна и тоскливо вгляделся в проплывающие мимо просторы. В закатном мареве мимо плыли утонувшие в снегах белорусские леса. Блиставший днём белый снег и высокие стройные деревья казались в оконном стекле грязно-черными и отвратительными, пугающими и немого зловещими.

«Как политика», – уголком рта, снова криво улыбнулся князь Горчаков.

– Помилуйте, – холодно проговорил он вслух, пытаясь защищаться. – Считаете, что я виноват? Да неужто! Этот «prince Bismark» просто изрядный «Shelm». Ошибки дипломатии не нужно искать в подлости бывших друзей. Я оказал Бисмарку протекцию, курировал все его начинания, заботился о нем как наседка… Как покойный царь Николай лелеял когда-то австрийского недоноска Франца-Иосифа, предавшего нас в Крымскую кампанию… Повсюду подлость и обман! Поймите же, меня учили быть дипломатом, а не охотником на воров! Я … не знаю… По прибытии В Питер немедленно подам в отставку. Если Государь не откажет…

– Откажет! – неожиданно грубо отрубил Шувалов. Лейб-канцлер, не ожидавший подобной выходки в отношении будущего мнения самого Государя, округлил глаза, но генерал-граф продолжал говорить без пауз и остановок, не давая раскрыть рта.

– В подобных вещах не нужно искать виноватых, – с жаром вещал Шувалов. – Если надобно мое мнение, скажу откровенно, как и всегда! Вам без меня известно, что Европа уж десять лет сравнивает вас именно с Бисмарком, которому вы последние четыре года неизменно проигрывайте!

– Россия, вступившая в XIX столетие величайшей державой Европы, посрамившей самого Бонапарте, – продолжал Шувалов, – считается ныне слабейшей из великих держав, заключив после Крыма самый унизительный мир, когда-либо заключенных русскими с батыева набега! Спустя десять лет после Крыма, основываясь единственно на желании отомстить французам и австрийцам, вы сближаетесь с Бисмарком и позволяете Пруссии объединить немецкие земли, создав на границе России мощнейшего противника, который сразу после победы – немедленно! – заключает союз с вашими злейшими врагами на Балканах. Вы ЭТО называете дипломатией? Повторюсь, единая Германия не столько плод усилий немцев, сколько плод глупости русских, позволивших им это сделать, основываясь лишь на личной обиде лейб-канцлера за Крымское поражение. Подобное нельзя оправдать ничем!

Лейб-канцлер шумно выдохнул, отвернулся, уткнул лоб в стекло. Возраст Горчакова давал себя знать давно. Пожилой министр не в первый раз отмечал в себе эти «вспышки немощи», вызываемые не столько усталостью или физической изношенностью замученного работой организма, сколько потрясением от неудач и осознания бесплодных попыток, в последнее время повалившихся на него – и на любимую страну – безостановочным потоком. Шувалов знал, что часто, едва ли не ежедневно, Горчаков спрашивает себя, зачем он остается у власти? И отвечает самому себе: потому что… вокруг просто нет никого, кто мог бы его заменить!!

После поражения в дипломатическом заигрывании с Бисмарком, Горчакова сочтут недальновидным глупцом, бледной немощью, состязавшейся с настоящим «железным канцлером», но в узком кругу вельможных сановников и придворной камарильи, из среды которой только и мог быть назначен первый чиновник великой русской империи, никого лучшего не имелось, по крайней мере – никого более преданного и честного.

– Добро… – сам не понимая почему, вдруг прошептал Горчаков. – Господь милостив, дай Бог простит… – крайне подавлено лейб-канцлер покачал головой, но вслед затем, словно встрепенувшись и возвратившись в обычное свое язвительно-ехидное состояние, криво улыбнулся. – И что же вы мне советуете, сударь, ежели не отставку?

В отличие от всего прошлого разговора, на этот раз замолчал Шувалов. Безмолвная пауза вновь натянулась и зависла в пространстве над креслами собеседников. Лицо генерала графа стало серьезным и жестким. Глаза его, веселые и лучистые минутой ранее, на мгновение словно подернулись пеленой, чуть сузились и потускнели, заполненные мглистым туманом.

Почти в абсолютной тишине, прерываемой в эту минуту едва различимым для обоих сановников стуком колес, молодой генерал запустил руку в карман и извлек оттуда некий предмет, не производивший на первый взгляд особого впечатления.

– Вот это. – Проговорил Шувалов и многозначительно кивнул на вещицу.

Горчаков развернулся, по пански выдвинув бок, напрягая близорукие глаза под очками.

На широкой ладони генерал-графа покоилась обычная циммермановская трубка из полированного бриара с костяными накладками и сложной резьбой. Где чубук и чашу не закрывала кость, материал был темно-бардовый, переливавшийся в свете заходящего солнца кровавыми волнами в густой черной пене.

– Курить? – Горчаков взглянул на Шувалова как на сумасшедшего, немного растерянно пожал плечами, и вдруг совершенно неожиданно для себя едва слышно рассмеялся. Напряжение разом спало. Разумеется, это была всего лишь шутка.

– Да бросьте, – покачал головой канцлер, – табак или алкоголь мне прошлого не вернут и не прибавят ума четыре года тому назад…