Закон и женщина - Уилки Коллинз

Вторая корреспондентка:

«Как можно быть такой безумной, Сара, чтобы тратить свою любовь на такое бесчувственное животное, каков Ваш муж по Вашему описанию? Вы скажете, что я сужу так потому, что сама еще не замужем, но я выйду замуж на этих днях, и, если муж мой будет обращаться со мной так, как обращается с Вами мистер Макаллан, я потребую развод. Мне кажется, что мне было бы легче, если бы муж бил меня, как мужья бьют жен в низшем сословии, чем если б он обращался со мной так учтиво-пренебрежительно, как обращается Ваш муж с Вами. Я прихожу в сильнейшее негодование, когда думаю об этом. Это должно быть решительно нестерпимо. Не выносите этого долее, бедная моя. Бросьте его и приезжайте погостить ко мне. Мой брат — юрист, как Вам известно. Я читаю ему отрывки из Ваших писем, и он полагает, что Вы можете получить то, что он называет гражданским разводом. Приезжайте посоветоваться с ним».

Третья корреспондентка:

«Вы знаете, дорогая моя миссис Макаллан, что испытала я сама от мужчин. Ваше письмо нисколько не удивило меня. Поведение Вашего мужа приводит только к одному заключению: он влюблен в другую женщину. Есть кто-нибудь, кому он отдает все то, в чем отказывает Вам. Я знаю все это по собственному опыту. Не уступайте. Поставьте себе целью жизни узнать, кто эта тварь. Может быть, их даже несколько. Все равно. Одна или несколько, но если Вы отыщете их, Вы будете в состоянии сделать его жизнь такой же нестерпимой, какой он делает Вашу. Если Вы желаете, чтоб я помогла Вам своей опытностью, скажите только слово, и я буду готова к Вашим услугам. После четырнадцатого числа будущего месяца я могу приехать погостить к Вам в Гленинг, если Вы желаете».

Этими отвратительными строками заключилось чтение отрывков из писем, адресованных к жене. Первый из них произвел сильное впечатление в суде. Автором его была, очевидно, почтенная и умная женщина. Но все три отрывка, как ни различны они были по тону, приводили к одному и тому же заключению: положение жены в Гленинге, если верить ее рассказам, было тяжелым.

Далее прочтены были письма к подсудимому, найденные вместе с его дневником в запертом ящике стола. Все они, за исключением одного, были писаны мужчинами. Хотя» тон их был сама умеренность в сравнении с тоном второго и третьего отрывков из женских писем, но они приводили к такому же заключению: жизнь мужа в Гленинге была, по-видимому, так же тяжела, как и жизнь жены. Один из друзей подсудимого приглашал его предпринять кругосветное путешествие на яхте, другой советовал уехать на полгода на континент, третий советовал искать развлечений в охоте и в рыбной ловле. Словом, все намекали на более или менее продолжительную разлуку с женой.

Автором последнего из прочтенных писем была женщина. Она подписалась только своим именем.

«О мой бедный Юстас, как тяжела Ваша участь! — писала она. — Когда я думаю о Вашей жизни, принесенной в жертву этой негодной женщине, сердце мое обливается кровью за Вас. Если бы мы были мужем и женой, если б я имела невыразимое счастье жить с лучшим из людей, в каком раю жили бы мы, какие восхитительные часы испытали бы мы! Но сожаление напрасно! Мы разлучены в этой жизни, разлучены узами, которые оба оплакиваем, но которые оба должны уважать. Но, милый мой Юстас, за пределами этой жизни есть другой мир. Туда наши души улетят навстречу одна другой, там они сольются в небесном объятии, в блаженстве, запрещенном для нас на земле. Ваше ужасное положение, описанное в Вашем письме, — о, зачем, зачем Вы женились на ней? — вырвало у меня это признание. Пусть оно послужит Вам утешением. Но не показывайте никому мое письмо. Сожгите эти неосторожные строки и надейтесь, как надеюсь я, на лучшую жизнь, которую разделит с Вами Ваша Хелена».

Чтение этого жестокого письма вызвало вопрос со стороны одного из судей. Он спросил, не помечено ли письмо каким-нибудь числом и не прибавила ли писавшая его своего адреса.

Лорд-адвокат ответил, что в письме нет ни числа, ни адреса, по конверту же видно, что оно было отправлено из Лондона. «Но мы намереваемся, — прибавил он, — прочесть несколько отрывков из дневника, в которых имя, подписанное в конце письма, повторяется не раз, и мы, может быть, найдем средство отождествить личность писавшей и разрешить интересующий вас вопрос, милорд».

Затем приступили к чтению отрывков из дневника моего мужа. Первый отрывок написан был приблизительно за год до смерти миссис Макаллан. Вот он:

«С нынешней утренней почтой получил известие, сильно поразившее меня. Муж Хелены два дня тому назад внезапно умер от болезни сердца. Она свободна, моя возлюбленная Хелена, свободна! А я? Я связан с женщиной, с которой у меня нет общего чувства. Я сам сделал так, что Хелена теперь недоступна для меня. Теперь я понимаю (до сих пор я этого не понимал), как необходимо бывает иногда искушение и как легко решиться на преступление. Не лучше ли закрыть эту книгу на нынешний вечер? Я теряю рассудок, когда думаю или пишу о своем положении».

В следующем отрывке, помеченном несколькими днями позже, говорилось о том же.

«Величайшая глупость, какую только может сделать человек, это поддаться внезапному побуждению. Я поддался внезапному побуждению, когда решился жениться на женщине, которая теперь моя жена. Я был тогда уверен, что Хелена утрачена для меня навсегда. Она вышла замуж за человека, которому неосторожно дала слово прежде, чем встретилась со мной. Он был моложе и, по-видимому, сильнее меня. Мне казалось, что судьба моя решена. Хелена написала мне письмо, в котором простилась со мной на всю жизнь. Все мои надежды погибли, у меня не осталось в жизни никакой цели, я был лишен оживляющего стимула, который другие находят в необходимости трудиться. Какой-нибудь подвиг рыцарского самопожертвования — это, по-видимому, все, на что я был годен. Обстоятельства этого времени сложились как нарочно так, что я мог привести в исполнение эту роковую идею. Несчастная женщина, влюбившись в меня (Бог свидетель, что без всякого поощрения с моей стороны), в это самое время опрометчиво скомпрометировала свою репутацию. Я один мог заставить замолчать злые языки. Потеряв Хелену, я потерял всякую надежду на счастье в этой жизни. Все другие женщины казались мне одинаково непривлекательными. Великодушным поступком я мог спасти эту женщину. Почему было не сделать этого? Я поддался внезапному побуждению и женился на ней, женился так же необдуманно, как прыгнул бы в воду, чтобы спасти ее, если б она тонула, как прибил бы человека, который оскорбил бы ее при мне на улице.

А теперь женщина, для которой я принес эту жертву, стоит между мной и моей Хеленой, моей Хеленой, свободной излить все сокровища своей любви на человека, обожающего землю, к которой она прикасается ногами!

Безумный! Сумасшедший! Почему я не разобью себе голову о стену, которую вижу перед собой, когда пишу эти строки?

Мое ружье стоит в углу. Мне стоит только приложить дуло ко рту… Нет! Мать моя жива, любовь моей матери священна. Я не вправе прекращать самовольно жизнь, которую она дала мне. Я должен страдать и покоряться. О Хелена, Хелена!»

Третий отрывок, один из многих подобных, был написан за два месяца до смерти жены подсудимого.

«Новые упреки! Удивительная способность у этой женщины постоянно жаловаться…

Моих провинностей две: я теперь никогда не прошу ее играть мне и, когда она надевает новое платье единственно» для того, чтобы понравиться мне, я не замечаю этого. Не замечаю этого! Главное усилие моей жизни не замечать ее и того, что она делает. Мог ли бы я сохранить самообладание, если бы не старался быть как можно меньше наедине с ней? Я никогда не обращаюсь с ней грубо, никогда не употребляю в разговоре с ней резких выражений. Она имеет двойное право на мою снисходительность: она женщина и по закону моя жена. Я помню это, но я человек. Чем меньше я вижу ее, когда у нас нет гостей, тем больше шансов, что я сохраню самообладание.

Странно, почему она так противна мне? Она некрасива, это правда, однако я видел женщин еще более некрасивых, ласки которых я мог бы вынести без отвращения, какое возбуждают во мне ее ласки. Я скрываю это от нее. Она любит меня, бедная, и я жалею ее. Я желал бы быть способным к большему, я желал бы чувствовать к ней хоть небольшую долю такой любви, с какой она относится ко мне. Но нет, я могу только жалеть ее. Если б она согласилась жить со мной в дружеских отношениях и не требовать нежности, мы могли бы поладить. Но ей нужна любовь, ей нужна любовь!

О моя Хелена, у меня нет любви для нее, сердце мое принадлежит тебе! В прошлую ночь я видел во сне, что моя несчастная жена умерла. Сновидение было так живо, что я встал с постели, отворил ее дверь и прислушался. Ее спокойное правильное дыхание ясно слышалось в тишине ночи. Она спала крепким сном. Я затворил дверь, зажег свечу и начал читать. Хелена поглощала все мои мысли, мне стоило большого труда сосредоточивать внимание на книге. Но я боялся лечь в постель и увидеть опять во сне, что я свободен. Как ужасна моя жизнь! Как ужасна жизнь моей жены! Если бы дом загорелся, я не знаю, сделал ли бы я попытку спасти себя или ее».